- Это пока еще не семейное предание, и вещь, о которой я хочу рассказать, рано называть переходящей по наследству от мамы к дочери, потом - к внучке и так далее. Но кто знает, очень может быть, что именно сейчас и начинается история нашей «фамильной» шкатулки...

Сколько себя помню, я никогда не воспринимала всерьез игрушечные музыкальные инструменты.

У этих пластмассовых дудочек и шарманок, фанерных пианино с двенадцатью клавишами такие убогие голоса! В нашей семье всегда считали - инструменты должны быть настоящими, а звук - живым. Поэтому никогда бы не подумала, что однажды музыкальная «игрушка» станет мне так дорога...

...В сорок восьмом году мою маму, выпускницу Института иностранных языков, направили в Канаду работать переводчицей в советском посольстве. Мама прибыла в Оттаву в ноябре, а в феврале отметила свой день рождения. Двадцать четвертый. И первый так далеко от родного дома.

В тот день она получила от своего нового знакомого, молодого дипломата Николая Белохвостикова в подарок музыкальную шкатулку-пудреницу. Компактную пудру тогда не выпускали, продавали только вразвес, барышни запасались пудрой впрок и хранили ее в таких вот специальных шкатулках.

Папа толком не знал, пользуется мама пудрой или нет, а эту «игрушку» выбрал лишь потому, что нарисованная на ее крышке белокурая кудрявая девочка удивительно походила на маму. Кстати, выбирая подарок, папа для себя уже решил, что преподнесет его не просто знакомой девушке, а будущей жене.

Увидев шкатулку, мама смутилась: сходство ее с девочкой на крышке было уж очень явным. Внутри на пышной пуховке лежала папина визитка...

Поженились родители лишь через два года в Москве. Сроки работы за границей у них были разные, и первой домой возвращалась мама. Дорога на родину предстояла неблизкая - три недели на пароходе, пассажирские самолеты между континентами тогда еще не летали.

В течение всего долгого путешествия мама держала шкатулку-пудреницу на столике своей каюты. Эта милая вещица развлекала ее в пути, когда надоедали уже и книги, и разговорчивые попутчики, и шум волн, и качка... Мама нажимала кнопку на шкатулке и под механическую музыку думала о доме, о скорой встрече с родными, друзьями и, конечно, о Николае Белохвостикове.

У меня хранится масса фотографий канадского периода. Родители и их друзья, взрослые уже люди, катаются на санках где-то в окрестностях Оттавы. Кругом снег, высоченные сугробы, как в России. Эти молодые люди серьезных профессий хохочут как дети, падают, кувыркаются и чувствуют себя совершенно счастливыми.

Или другое фото - теперь все уже на коньках. В каких-то смешных нарядах, опять падают, опять хохочут. Они умели отключаться от непростой работы и быть непосредственными, любили ходить в кино.

Кстати, родители очень хотели, чтобы я пошла по их стопам и закончила МГИМО. Но лишь в страшном сне я видела себя работающей в посольстве, поскольку не могла и не хотела жить закрытой и практически не принадлежащей мне жизнью. Все-таки это судьба для людей определенного характера, очень сильных. Я видела таких людей, знала эту жизнь и себе такого не желала. Поэтому у меня в профессии и семье все сложилось иначе.

Я никогда не смогла бы оторваться от своей дочери, жить с ней в разных странах, потому что на себе ощутила все «прелести» такого существования. Родители много лет провели в Швеции, где папа работал полномочным послом. А я жила и училась в Москве. Часто мне хотелось рассказать им о том, что произошло у меня сию секунду, мечтала, чтобы мама погладила по голове, когда я слегла с ангиной, чтобы папа, в конце концов, пришел в школу на родительское собрание и услышал, как меня хвалит учительница. И хотя в моей жизни внешне все было в порядке - я жила дома с бабушкой, училась в очень хорошей школе, родителей мне очень не хватало - я видела их только на каникулах.