В пять лет я был передан бабушкой и дедушкой с рук на руки маме. Бросать свою профессию она не собиралась, так что для меня началась кочевая жизнь. Мама тогда перешла в труппу Московского мюзик-холла. Специально на нее поставили спектакль «Красная стрела» прибывает в Москву. Она была потрясающей актрисой кабаре: пела, танцевала, шутила. Когда позже я увидел на экране Лайзу Миннелли, понял, что мама выдерживает сравнение с голливудской звездой. С этим искрометным шоу Московский мюзик-холл разъезжал по городам и весям от БАМа до Ашхабада. Я был счастлив путешествовать вместе с мамой и не обращал никакого внимания на бытовые неудобства. Я вообще стал «сыном полка», потому что был самым младшим в банде артистов и их чад. После спектакля все собирались в гостинице и устраивали вертеп. Я чувствовал себя на этом празднике жизни как рыба в воде.

В одном южном городе я чуть не утонул. Мне лет пять было. Мы загорали у бассейна, плавать я еще не научился. Мама сидела в шезлонге и с кем-то увлеченно болтала. А тем временем какой-то пьяный придурок из кордебалета решил пошутить: схватил меня в охапку и кинул в воду. Я камнем пошел ко дну. Приземлился на кафельный пол бассейна, посмотрел наверх и увидел над собой двухметровую толщу воды. Мама ничего не заметила. Меня случайно обнаружил и вытащил другой, трезвый, артист кордебалета. Я рыдал, кричал на мать за то, что она позволила такому случиться. Это была настоящая истерика: трясло так, что зубы стучали.

Мама переживала, но ее подход к моему воспитанию не изменился. Я по-прежнему был предоставлен самому себе. Что она - молодая девчонка - могла тогда знать о воспитании? Ее саму надо было наставлять на путь истинный.

Когда вижу юных новобрачных, так и хочется сказать им: не спешите заводить детей. Вы наверняка скоро расстанетесь, а дети будут расти без отца. Чувство одиночества отравляет жизнь ребенка, да и его матери. Я знаю, что говорю. Как бы ни хорохорились одинокие мамаши, как бы ни демонстрировали окружающим свою независимость от мужчин, они несчастны. И дети их несчастны тоже. Чтобы ребенок рос нормально, рядом должен быть отец.

Актерским детям и с двумя-то родителями живется тяжело. Они вечно на съемках, гастролях. Актеры - люди одержимые и часто жертвуют общением с детьми ради профессии. Кто-то вообще заигрывается и теряет своего ребенка. Это чуть не случилось с моей мамой.

Москву я воспринял как очередную остановку в нашем гастрольном маршруте. Только потом смотрю - что-то мы отсюда долго не уезжаем. Спросил маму. Она говорит: «А я из мюзик-холла уволилась!»

Рядом с метро «Белорусская» на улице Бутырский Бал мы сняли крошечную комнату в коммуналке. Там не оказалось даже кровати, спали на полу. Пока мама сидела без работы, она каждый вечер сама укладывала меня спать. Горит ночник, мама читает книжку: «Доктора Айболита» или рассказы Дональда Биссетта - вот оно счастье! В моей памяти эта картинка отпечаталась очень ярко.

Но вскоре дела мамы пошли в гору, она устроилась в Москонцерт, стала уходить на работу. В соседней комнате жила инвалид второй группы тетя Валя Тушканова. Она была чертежницей, работала на дому. Мама оставляла меня с ней.

Тетя Валя приохотила меня к чтению, и я стал глотать книгу за книгой. Когда пошел в школу меня освободили от уроков чтения и литературы: я прочитал все, что требовалось по программе.

К тому времени мы с «Белорусской» перебрались в скромную квартирку в Чертаново. Отдала меня мама не в обычную школу, а в интернат: она много концертировала, каждый день готовить еду, стирать, убирать и вытирать сопли сыну ей было некогда. Интернат не стал для меня потрясением. Я рос общительным, самостоятельным, независимым, ничего не боялся, к бабушке в Омск на летние каникулы летал один, как взрослый. Мама привозила меня в аэропорт, договаривалась с кем-нибудь из пассажиров, чтобы присмотрел в полете за ее мальчиком, и уезжала. А в Омске меня уже встречала бабушка.

Через год государство выделило нашей небольшой семье скромную «двушку» на улице Цандера в доме, который в народе называли «Великая китайская стена». Он был длинным-длинным, напоминал упавший на бок небоскреб. Мне пришлось переводиться в новый интернат № 16 рядом с метро «ВДНХ».

Знал бы я, что меня там ждет! Однажды воспитательница отправила нас, четверых парней, в класс поставить стулья на парты. Через пятнадцать минут пришла проверить, а мы скачем по партам и ржем. Дальнейшее не поддается описанию. Воспитательница выхватила из ведра мокрую половую тряпку и стала молча гоняться за нами по всему классу, пытаясь отхлестать ею ближайшего к ней ученика. Я не успел увернуться - ну и получил по роже. Сейчас мне это кажется смешным, а тогда мы чуть не умерли от ужаса. Она была копией Панночки из «Вия».

Меня никогда не били взрослые, это был шок. Но матери ничего не сказал: не над одним мной издевались. Никогда не забуду, как педагог Евгений Иванович (вспомнить бы фамилию этого подонка) поставил девочку Аллочку перед классом и со всего размаха отхлестал по лицу за двойки и плохое поведение.

- Ты пойми, - орал он, - ты дура, круглая дура!

А она в ответ:

- Надо еще посмотреть, кто из нас двоих дурак!

- Что ты сказала?!

Алка была девочкой гордой и принципиальной, она не отворачивалась, не боялась смотреть в глаза мерзавцу. И тот совсем озверел. Тридцатилетний мужик бил по лицу одиннадцатилетнюю девочку! Мне и сейчас стыдно, что мы - весь класс - испугались, словно окаменели, уткнувшись глазами в парты.

Потом Евгений Иванович опомнился: если останутся синяки, родители девочки могут обратиться в милицию. Напрасно нервничал. Никто за нас не заступался. Интернатские не привыкли жаловаться родителям, хоть и надо было. Но собака, сидящая на цепи во дворе, и не подозревает, что есть бархатные подушки, на которых, свесив лапки, лежат болонки. Мы были похожи на этих безродных дворняг. Как-то сами справлялись со своими переживаниями и не подозревали даже, что педагогам за то, что они делают с нами, полагается тюремный срок.

Мой одноклассник Слава Фолин решил вести дневник наблюдений за учителями и воспитателями. Он записывал - кого, когда и при каких обстоятельствах избивали. Кто-то из любимчиков Евгения Ивановича «стукнул» ему. Тут же было устроено судилище, на котором Славка был объявлен предателем, Павликом Морозовым, донесшим на своего отца. Отцом Евгений Иванович на полном серьезе считал себя: мол, мы сил на вас не жалеем, считаем родными детьми, а вы...

Бойкот объявляли и мне. Однажды на улице я увидел, как ругаются два пьяных мужика. Когда последний аргумент был исчерпан, один вдруг говорит: «А ты у меня от...си!» Я этого выражения никогда не слышал и даже не понимал, что оно означает, но поправилась интонация, с которой это произносилось. Ну я и повторил его своему однокласснику в мужском туалете.

«Макаренки» забили тревогу и вызвали в интернат маму и отчима.

- Он хотел совратить одноклассника, - верещал Евгений Иванович. - Ему не место в нашем коллективе!

Мама возражать не стала:

- Не волнуйтесь, мы его с удовольствием от вас заберем.

- Люба, его точно надо оттуда забрать. А то вырастет или уголовник, или неуправляемая личность, - подал свой голос мамин муж Сергей Цигаль.

Мать ему внимала всегда, поступала, как он рекомендовал: в доме появился мужчина. И с седьмого класса я стал жить дома и учиться в нормальной школе. Какие-то эпизоды из своей интернатской жизни я маме и Сергею все-таки рассказал. Оба были в шоке: «Почему ты раньше об этом молчал?!»

Не знаю почему. Мне нечего было ответить. Я любил маму. Любое дитя любит свою мать, какой бы она ни была - плохой или хорошей. Это заложено природой. Наверное, не хотел ее расстраивать...

Мама всегда была красавицей и пользовалась бешеным успехом у мужчин. В нашем доме не переводились букеты.

А один из ухажеров, видимо, с серьезными намерениями, даже подарил мне велосипед «Орленок». Всем им мама предпочла не слишком известного художника Сергея Цигаля. Я впервые увидел его на праздновании Нового года и был удивлен: у Сережи очень специфическая внешность, огромный нос, усугубленный прической с бакенбардами. Сначала у меня в голове не укладывалось, как красавица могла полюбить такое чудовище.

- Как тебе Сережа? - спросила мама.

- Ничего мне Сережа, нормально.

В голове пока кроме носа ничего не отложилось.

По отношению ко мне Цигаль сначала держался индифферентно. Присматривался, наверное. Потом, вероятно по просьбе мамы, налаживал отношения: водил в кино или кататься на скейтборде у «Олимпийского», он тогда этим увлекался. А еще у Сережи была великолепная собака - русская борзая с длинной мордой. Я таких не видел, настоящее произведение искусства. Цигаль разрешал с ней гулять. Но полюбить меня он даже не попытался. Когда лев выбирает себе в подруги львицу, он давит ее предыдущий помет. Мужчина, если сильно любит женщину конечно же, смирится с тем, что у нее уже есть ребенок, но для него он навсегда останется чужим.

Период налаживания отношений сменился новым. Сергей решил, что за меня надо взяться всерьез. «Упустим парня, переходный возраст», - сказал он маме. Поскольку воспитатель из мамы был никудышный (да и все время отнимали съемки), она с радостью передоверила эти функции отчиму. Его уроки жизни сводились лишь к тому что он постоянно стал разговаривать со мной на повышенных тонах.

Мне категорически не давались алгебра, геометрия, химия, физика. Цигаля это дико раздражало, он думал, что я нарочно его довожу. Когда в очередной раз я не мог ответить, сколько будет а² плюс b², он начинал лупить меня по голове. Я его ненавидел. Но мама считала, что воспитанием мальчика в семье должен заниматься мужчина, и не вмешивалась. Мол, Сережа все делает правильно - вдалбливает сыну науку. Мне сейчас тридцать семь, и ни разу в жизни не пригодились ни физика, ни химия, ни алгебра с геометрией. И зачем, скажите, калечили мой неокрепший мозжечок?

Когда мама и Сергей расписались меня познакомили со старшими Цигалями. Первый раз, придя к ним в гости, я был сражен наповал. Мирэль Яковлевне - дочери писательницы Мариэтты Шагинян - принадлежала квартира на Арбате, в доме, где находился магазин «Молоко». А Виктор Ефимович добился разрешения присоединить к их квартире, расположенной на последнем этаже, чердак и сделать в нем мастерскую, он был художником. Я очутился в волшебном мире: в доме старших Цигалей было множество африканских масок и вообще всякой экзотики, привезенной из поездок по миру. А еще там стояла старинная мебель, на стенах висели подлинники известных художников. Такого великолепия я еще не видел. Но больше всего поразила изумительная библиотека. Родители Сергея отнеслись ко мне по-доброму, привечали. Мирэль Яковлевна, великолепная хозяйка, угощала разными вкусностями. Виктор Ефимович излучал позитив, был бодр, свеж, элегантен, спортивен, подтягивался па турнике, который располагался над лестницей на второй этаж, и приобщал к гимнастике меня.

Я нередко оставался там на ночь. Обкладывался книгами и читал запоем: сначала «Малыша и Карлсона», а потом и «Библиотеку приключений», Курта Воннегута, которого с тех пор полюбил.