Виктор Ефимович имел характер крутой закваски и рассудил здраво: если Сережа решил создать семью и выбрал для этого женщину с ребенком - он не возражает, вперед! Только не у него дома. И Сережа переехал в нашу крошечную «двушку» на Цандера. Мама, отчим, сестра Маша и я кантовались все вместе на восемнадцати квадратных метрах. Когда Мирэль Яковлевна и Виктор Ефимович уезжали на дачу в Коктебель, они отдавали нам еще и собаку.

Это было весело, учитывая характер Сережи, мамы, мой, да и постоянно хныкающего младенца Машку Мы напоминали цыганский табор. Ор в квартире возникал по любому поводу. Мне и сейчас друзья говорят, что я постоянно повышаю голос. А я даже не замечаю, потому что вырос в «итальянской» семье, где все обсуждается громко, с бурной жестикуляцией, где все искренне изумляются чьей-то тупости, а потом так же искренне восхищаются чьим-то умом.

Пример: Сережа с мамой решают, как короче проехать до Сивцева Вражка. Цигаль настаивает на своем маршруте, мама его не приемлет. И начинается кино. Иногда я садился в сторонке и с интересом за ними наблюдал, Если чувствовал, что еще немного - и сам попаду под раздачу, уходил в свою комнату. Мне-то свое пространство выделили, а Маше места уже не хватило. Ее кроватка стояла в ногах родительского ложа, отделенная от него сложным сооружением из книжных полок.

Из роддома я маму не встречал, хотя сестренку очень ждал. Прихожу из школы домой, а там лежит невразумительный комочек, не очень похожий на человека, и все время пищит, что-то требует. Мама продолжала много сниматься, часто по ночам. А у Цигаля обнаружилась странная особенность: он готов был возиться с любимой собакой Дианой, мыть ей задницу после каждой прогулки, но не выдерживал вида «детской неожиданности» своей собственной дочки! За дело взялся я. Пока мама ходила беременная, по всей квартире валялись книжки доктора Спока, Станислава Трчи, которые я «проработал». Поэтому без труда мог приготовить ребенку бутылочку со смесью, проверить па запястье не горяча ли, покормить, поносить столбиком, чтобы отрыгнула, убаюкать.

Никогда не забуду одной сцены. Мы с годовалой Машей и Сережей отправились в Коктебель. Мама, как всегда, трудилась, зарабатывала семье на жизнь. А в Крыму с водой туго, на ночь ее отключают. И вот Цигаль будит меня в четыре утра. В одной руке у него плачущая Маша, в другой грязный подгузник. Глаза у Сергея круглые, губы прыгают:

- Леша, что делать?!

- Положи ребенка, сам разберусь.

И я, тринадцатилетний подросток, отмыл сестру, запеленал, уложил в кроватку. Когда Маша пошла в садик, ей наняли няньку. Через какое-то время мама стала замечать, что у нее пропадают вещи. Дошло до смешного: Любовь Григорьевна однажды не досчиталась половины трусов из модного в те времена комплекта «неделька». Обыскали вещи няни и нашли трусы.

- Люд, ты утверждаешь, что ничего у меня не брала, - сказала мама. - А это что такое? Это же мои трусы.

- Нет, мои, я их недавно купила, они так и называются - «тройка».

Няньку мы рассчитали. Так что с Машей возился в основном я, водил ее гулять, любил пугать: спрячусь где-нибудь, а потом выскакиваю и рычу. Она убегала с диким криком и ябедничала родителям.

Однажды нa уроке анатомии учитель объявил тему: оплодотворение. В классе раздалось всеобщее «гы», но мой смешок был самый громкий. Учитель говорит: «Макаров, что значит «гы»? Что ты можешь сказать по существу вопроса? Иди к доске.

Если объяснишь, как происходит оплодотворение, даю слово при всех: поставлю тебе пятерку в четверти».

Я взял мел, нарисовал сперматозоид с хвостиком, яйцеклетку схему фаллопиевых труб, поведал, как зародыш крепится к стенке матки. Минут па десять все лишились дара речи и смотрели на меня в полной тишине как на умницу Электроника из популярного детского фильма. Я заработал первые аплодисменты и пятерку в четверти. Учитель не знал, что все это я вычитал у Бенджамина Спока.

Школу я окончил с тройками по точным наукам и с пятерками по гуманитарным. Надо было куда-то поступать. Сначала подумывал о журналистике. Но... Душа алкала славы. Я хотел такой же жизни, как у мамы. Замечал, как она порой ухайдокивалась, но видел и другое: благодарных зрителей, поклонников, Я понимал, что ничем другим заниматься не смогу. Если я так люблю кривляться, хохотать и буйствовать, мне прямая дорога в артисты. Умные друзья поступили в нефтегазохимические вузы и сейчас рассекают океаны на собственных яхтах. Но я ни о чем не жалею. Мама не одобрила моего решения стать актером, предупредила, что никого просить за меня не станет:

- Актерская профессия зависимая и порой безнадежная. Это очень унизительно, когда тебя не выбирают, не звонят, не приглашают на пробы. Сынок, это не для твоего характера, тебе это не надо.

- Нет, надо!

- Ну как знаешь, Документы я отнес в ГИТИС.

Был уверен, что туда уж точно примут. Ректор института - Марина Юльевна Хмельницкая - была подругой Цигалей. Что она, не поможет, что ли?! Но к своему безмерному удивлению, в первый год я благополучно провалился. Судакова, которая набирала курс, попросила меня задержаться в аудитории и объяснила: она принципиально не работает с актерскими детьми. А за место на курсе Колосова и Касаткиной я конкурировал с Олегом Яковлевым, который сейчас поет в «Иванушках International». В итоге мастера взяли Олега.

Я не сильно горевал: а, на следующий год поступлю! Мать сказала, чтобы я не болтался без дела, шел работать. В те перестроечные времена полки магазинов пустовали, товары отпускались по талонам -на сахар, на водку, на табак. Хмельницкая мне все-таки помогла. Устроила «по блату» ночным пожарником в учебном театре Гиттиса. Работал сутки через трое. В том же помещении базировался театр-кабаре «Летучая мышь» под управлением Гриши Гурвича. Я вскоре ушел из пожарников и стал у Гриши распространителем. Ездил по разным учреждениям, вкрадчиво улыбался и впаривал публике билеты на наши спектакли. Однажды сделать этого не удалось. До спектакля два часа, а у меня на руках куча билетов. «Это что же, ползала будет пустовать? - заволновался Гурвич. - Что хочешь делай, но продай все!»

Я вышел на Тверскую, встал у арки в Большой Гнездниковский переулок, вытащил жвачку изо рта, приклеил ею к стене дома афишу и стал завывать: «Лучший спектакль сезона...» Через час раскидал все билеты и чувствовал себя героем.

Потом меня сманил одноклассник, сказал, что работает на овощной базе и очень доволен: зарплата хорошая и дефицит можно тырить. Я пошел к нему в напарники. В девять утра мы загружали трехтонку ящиками с бананами, лимонами, апельсинами, ананасами в банках, шампанским. На базе отоваривались все - от известных телекомментаторов до воров в законе. Она была эпицентром продуктового дефицита. Руководство к нам благоволило, позволяло тибрить огурцы, жрать ананасы до отвала. В семье я чувствовал себя кормильцем: в магазинах шаром покати, а у нас на столе помидоры, манго, киви, плюс я приносил зарплату.

Когда приблизилось время получать первую получку Цигаль весь изошел сарказмом: «Ну-ну, посмотрим, как ты маму любишь».

Получив деньги, я купил ему какую-то импортную протирку для ветрового стекла автомобиля, Маше - игрушку, а маме - белый вязаный берет на синтепоне. Он показался мне таким красивым. Мама взяла его, поблагодарила, а потом убрала в шкаф и никогда не доставала.

На второй год я в институт поступил - на курс Павла Хомского, главного режиссера Театра имени Моссовета. Эти годы без преувеличения были самыми лучшими в моей жизни. Студенческую вольницу, пьянки, гулянки - прошел все. В институтском общежитии на Трифоновской зависал на неделю. У нас была теплая компания, все мои мечты реализовались, я ощущал себя взрослым мужчиной, на которого обращают внимание девушки. Загулы, которые в институте казались залихватскими и ухарскими, потом аукнулись серьезными проблемами с алкоголем. Но сегодня мне удалось их преодолеть. Не зашивался, не лечился, просто сказал себе однажды: «Хватит! Что ты делаешь со своей жизнью?» - и прекратил пить. Как отрезало.

На нашем курсе училось более двадцати человек, но на слуху сегодня единицы - Катя Редникова, Женя Крюкова, Дима Бозин - «прима-балерина» Театра Романа Виктюка. Где остальные и чем занимаются -не представляю. На первом курсе я сразу же влюбился в Женю Крюкову, вздыхал, оказывал ей знаки внимания. Она благосклонно их принимала, но чувства так и остались платоническими. Женя уже тогда активно снималась в кино, к ней проявляли интерес знаменитые взрослые мужчины. Я на их фоне явно проигрывал. Пару раз Хомский собирался меня выгонять. Я в силу отсутствия воспитания вырос эгоистом. Мне казалось, что весь мир должен крутиться вокруг меня. А в глазах окружающих такое поведение выглядит неадекватным. Я был крайне недисциплинированным студентом, прогуливал репетиции, приставал к девчонкам. Хомский приходил в аудиторию, все садились в кружок и записывали его умные мысли. Но он увлекался, мог проговорить пару часов. Тогда я с криком «Ох, сколько можно!» бросал свою тетрадку об пол. Хомский от такого хамства немел. Или он читает лекцию об актерском мастерстве, а я вставляю свои реплики, над которыми ржут однокурсники. Какому же мастеру это понравится?

Хомский бушевал, но собиралась кафедра и отстаивала меня: «Макаров - мальчик талантливый, жалко его выгонять. Он перебесится и еще себя покажет. Со временем у него это пройдет». Они ошибались: не прошло. Но Хомский меня простил, дал доучиться и даже по окончании института взял в свой театр, где я встретился с Машей.

Я пел и танцевал в кордебалете музыкального спектакля «Иисус Христос - суперзвезда». Маша Сперанская тоже была артисткой кордебалета, на репетиции мы с ней и познакомились. Маша была на десять лет старше, но это меня не смущало. Я только что снял однокомнатную квартиру и съехал от матери. Маша стала жить со мной.

А через какое-то время Сергей Проханов предложил мне попробоваться на роль Ирода и играть ее в паре с ним во втором составе. Тут меня настигла слава. Правда, не мировая, но все равно очень приятная. У этого спектакля был свой фан-клуб, состоящий из девчонок, которые каждый раз ждали нас у служебного входа с цветами, признаниями в любви. Маша ревновала к ним, закатывала сцены. Честно признаюсь, я давал повод для ревности, был в те годы жеребец невменяемый. Мог на три-четыре дня загулять и не появляться дома, супружеской верности не хранил. Мы прожили три года в гражданском браке, а потом расстались. Я до сих пор вспоминаю Машу очень тепло. Она стала журналисткой, пишет в разные издания.

Когда в Театре Моссовета приступили к постановке рок-мюзикла «Шиворот-навыворот» на музыку Гладкова, кордебалет решили усилить новыми артистами. Так к нам в труппу попала Оля Силаенкова. Увидел ее и сразу пропал. Такой красивой она была. Стал ходить на репетиции, поглядывал на нее со значением, а потом подловил в коридоре. Я долго подбивал к ней клинья, но она на мои приглашения посидеть в ресторане или поехать в компанию не поддавалась. Оля в тот момент была несвободна. Но позже рассталась со своим молодым человеком.

Я дождался наконец своего часа. Мы гуляли по Тверской, держась за руки, фотографировались с обезьяной у «Макдоналдса»...