Когда самолет оторвался от земли, я почувствовала облегчение. В голове билась одна мысль: «Я украла детей у отца!». Происходящее казалось дурным сном, сценой из сериала. Но я была счастлива: начался мой путь на родину.

Я всех обманула. Дети были уверены, что через неделю мы вернемся обратно в Колумбию. Если бы я сказала, что увожу их навсегда, они ни за что бы не поехали. Ми-лена и Дима обожали отца. Но у меня не было сомнений. Детей нельзя разлучать с матерью, а я хотела вернуться в Россию. Сын и дочь должны лететь со мной!

Диснейленд был отличной идеей. Марио не мог отказать нам в этой поездке. Но главную «деталь» я опустила: в Майами нас ждал Владимир. Он забронировал номер в отеле и обещал встретить в аэропорту. Я собиралась психологически подготовить детей и через неделю-другую отправиться с ними в Москву. Самолет набирал высоту. Чтобы сбросить напряжение и развлечь Милену и Диму, я стала рассказывать байки о своих полетах на съемки и фестивали. Дети развеселились, а я постепенно успокоилась. «Вот артистка!» - внезапно подумала о себе. Так часто говорил отец, когда его Любаша что-нибудь отчебучивала в детстве. Да, папа, даже тебе вряд ли пришло бы в голову, что твоя дочка  выйдет замуж за колумбийца, родит ему двоих детей, а потом обманом увезет их от отца! Хотя ты всегда верил, что меня ждет необычная судьба...

- Артисткой будет, - сказал папа, забирая нас с мамой из роддома. Он хоть и работал простым шофером, но был артистической натурой и мечтал, что кто-нибудь из его детей станет артистом.

Я недовольно закричала, когда он взял меня на руки, и папа обрадовался:

- Ишь, какая голосистая!

- Мало нам артистов, - вздохнула мама. - Вам, Полехиным, только бы петь да плясать. Не семья, а хор Пятницкого.

Полехипы в Васильевке были настоящими звездами. Вся деревня сбегалась, когда они собирались у родительского дома на очередной «концерт». Отец играл па балалайке. Его братья - на гитаре и гармошке. Бабушка прекрасно пела. А дедушка удивлял односельчан игрой па скрипке. И пел неплохо. У меня перед глазами до сих пор стоит картина - дед с окладистой белой бородой сидит во дворе под яблоней и напевает любимый романс: «Папироса, друг мой тайный, как тебя мне не курить, ты да я, да мы с тобою, на конце огонь горит...»

Мы жили недалеко от Курска. В свободное время отец ездил по соседним областям и выступал на свадьбах с балалайкой, пел, плясал и зарабатывал неплохие деньги. Коронным его номером была чечетка. Он не танцевал, а летал, почти не касаясь земли! Отец был красивым - высоким, стройным, с русыми кудрями и озорными карими глазами. Он хорошо одевался и не был похож на деревенского мужика. Женщины сходили по нему с ума. Мужчинам это, естественно, не нравилось. Однажды его даже ножом пырнули. Слава богу, рана оказалась неглубокая, обошлось.

В Васильевке про отца частушку сложили: «За ним девки табуном, а ему всех жалко. Тонька в девках родила, родила и Алка!» У него, кроме меня и двух моих братьев, было еще несколько внебрачных детей. Он писал им письма, иногда вкладывал в конверт деньги - три рубля или пять. Хотел, чтобы дети чувствовали его поддержку.

Письма за отца писала мама. У нее и почерк был лучше, и уровень грамотности намного выше. К нам в деревню она попала по распределению после окончания Курского педучилища. Одна женщина как-то пожаловалась в письме, что отец ей жизнь сломал. Она в одиночку воспитывала его сына. Мама написала - уже от себя: «Если бы я знала, что у Тимофея растет сын, то замуж бы за него не пошла. Хотите - забирайте его себе. Мешать не буду».

Мама была женщиной с характером. Наверное, она ревновала отца, но внешне это никак не проявлялось. К нам иногда приезжала еще одна отцовская «любовь». Мама ее жалела и принимала как родную. Кормила, поила и после застолья даже пела с ней песни на два голоса. Меня это удивляло. Однажды я спросила - уже после смерти отца:

- Зачем ты вышла замуж за такого гуляку?

Мама улыбнулась:

- Выбора не было. После войны мужчин не хватало. А бабушка твоя нас очень ловко сосватала. Я Тимофея ни в чем не виню. Человек он был хороший, поэтому и отказать никому не мог.

По своему темпераменту родители были совершенно разными. Папа - открытый, бесшабашный. Мама - замкнутая и сдержанная. Настоящая прибалтка. Она была наполовину латышкой. Ее мать Екатерина Карловна выросла в Риге в богатой семье. Мама говорила, что я очень похожа на свою латышскую бабушку.

Детство в Васильевке я до сих пор вспоминаю как волшебную сказку. Она кончилась, когда умер папа. Здоровье он подорвал в фашистском концлагере, где переболел менингитом. Рецидив этой болезни его и убил.

Мне тогда было двенадцать. Старшему брату Владимиру - пятнадцать, младшему, Юре, - девять, Володя тут же пошел работать. Маме было трудно тянуть нас одной. В школе она получала копейки.

Я никому не говорила, что хочу поехать в Москву - поступать на артистку. Знала, что девчонки меня засмеют, а мама наверняка скажет: «С ума сошла? На какие шиши? Выбрось эту блажь из головы. Надо получить нормальную профессию».

Для ее спокойствия после окончания десятилетки я поступила в Харьковский техникум легкой промышленности. Но проучилась только год. Сдала летнюю сессию и рванула в столицу. К тому времени экзамены в театральные вузы уже закончились, но я решила остаться в Москве.

Работу и жилье нашла в одном из ЖЭКов на Пятницкой улице. Меня взяли дворником и дали комнату в коммуналке. Непрестижной работы я не стеснялась и за добросовестный труд даже получила грамоту «Лучшему дворнику Замоскворецкого района».

Свой участок я убирала за час-полтора. Сосед по коммуналке - дед Василий - за скорость звал меня «вьюгой». Все остальное время я посвящала подготовке к поступлению в институт - читала книги по программе и ходила в театры. У меня были проблемы с речью: слишком высокий голос и неважная дикция. В одной из книг я прочитала о том, как тренировался знаменитый древнегреческий оратор Демосфен - произносил речи с камушками во рту. Я так учила стихи и прозу - ходила по двору с камушками за щеками, размахивала метлой и негромко произносила текст. Не помню, рассказывала ли я об этом ребятам во ВГИКе, но через десять лет узнала себя в героине фильма «Карнавал».

Она, как и я, мечтала стать актрисой, работала дворником и исправляла дикцию, правда, с помощью орешков.

Я решила поступать во ВГИК. Кино всегда привлекало меня сильнее, чем театр. Девчонкой специально ходила на станцию в нескольких километрах от нашей деревни, чтобы купить любимый журнал «Советский экран».

Каждый номер зачитывала до дыр и знала всех звезд отечественного и зарубежного кино.

В год моего поступления очередной свой курс набирали Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова, самые прославленные педагоги ВГИКа. В их мастерскую был огромный конкурс. Я поняла, что надо заниматься еще больше, и придумала оригинальный способ отрешиться от мирской суеты. Пришла в парикмахерскую и говорю:

- Подстригите меня, пожалуйста, как можно короче!

- Это как? - спрашивает женщина-парикмахер.

-Наголо.

- Вы с ума сошли, девушка? - изумилась она. - Да вы же меня потом убьете!

Еле уговорила. Мне казалось, что до экзаменов волосы отрастут. Но к началу первого тура творческого конкурса на голове был только невзрачный пушок. Я схватила шиньон, купленный в Харькове по случаю. С его помощью удалось кое-как прикрыть лысую голову.

Народу в аудитории собралось очень много - и преподавателей, и студентов старших курсов. Помню Колю Еременко. Страха у меня не было. Я думала только о том, чтобы произвести хорошее впечатление на приемную комиссию. Прочитала стихи, спела народную песню. Тамара Федоровна Макарова похвалила меня, подозвала к столу и спрашивает:

- А что у тебя с головой?

- Ничего, - краснею я. - Подстриглась неудачно. Пришлось шиньон надеть.

- Ах, шиньон, - говорит она. - Ну-ка, покажи!

Я сняла «маскировку». Присутствующим, как ни странно, моя голова понравилась:

- Вот здорово! Без волос глаза кажутся огромными!

Они смеялись. А я чувствовала себя голой, стоя на всеобщем обозрении с шиньоном в руках.

Когда я вышла, за мной из аудитории выскочили Коля Еременко и другие ребята. Стали поздравлять: «Ты молодец! Тебя наверняка примут».

И правда - приняли. И второй, и третий туры дались мне легко.

Поступив во ВГИК, я еще год работала дворником. Поднималась в пять утра и шла на улицу с метлой. Работу дворника считала физзарядкой. Сокурсники надо мной не смеялись. Наоборот, завидовали: «Хорошо тебе, Полехина. Ты богатая! Да еще с собственной жилплощадью».

Курс у нас был смешанный, режиссерско-актерский. На нем учились десять актеров и пятнадцать режиссеров, в том числе несколько иностранцев.

Колумбиец Марио Ривейро выделялся среди наших мальчишек. Его любили однокурсники и хвалили мастера. Я снималась в короткометражках Марио и играла Дорину в его спектакле по мольеровскому «Тартюфу». В работе мы и познакомились.

Марио происходил из обедневшей буржуазной семьи. У него было восемь сестер и братьев. Он показывал мне фотографии своих родственников. В их красивых, интеллигентных лицах чувствовалась порода. Сам Марио был очень серьезным и глубоким человеком. Много читал, слушал классическую музыку.

Роман наш завязался как-то незаметно. Ривейро очень трогательно ухаживал. То розочку подарит, то шарфик, то коробку конфет. И все это - с выдумкой, со вкусом. Дорогих подарков он не мог себе позволить. Родители не присылали ему денег. Марио приходилось подрабатывать, чтобы продержаться в Москве.

Поклонников у меня хватало, но Марио был особенным, Однажды я заболела воспалением легких и на месяц «загремела» в больницу. Марио приходил три раза в день, приносил еду, соки. Он готов был сидеть со мной сутки напролет. Сам варил супы и кашки. Когда он кормил меня с ложечки, я чуть не плакала. Со мной так возилась только мама, и то в далеком детстве.

Мы сошлись, когда я училась на последнем курсе, а Марио оставалось два года до окончания ВГИКа. Актеры у нас учились четыре года, а режиссеры - пять.

Вскоре после окончания института я купила однокомнатную квартирку на «Бабушкинской». И мы стали жить там вместе с Марио. В кооператив помогла вступить Киностудия имени Горького. А деньги у меня были, потому что еще на втором курсе я начала сниматься.

Первым стал фильм Герасимова «Дочки-матери». О том, что буду играть Ольгу, узнала последней. Я болела и не присутствовала на общем собрании курса, где Сергей Аполлинариевич объявил о распределении ролей. Узнав о своем успехе, расстроилась: «Зачем мне такая большая роль? Лучше бы дали что-нибудь поменьше, поскромней. Я еще толком не знаю, как играть перед камерой».