В висках стучало: жизнь без Тарковского мне не нужна. Но как быть? Я замужем, и он не свободен. Голова затуманилась, мысли путались. Вошла в ванную. Едва сознавая, что делаю, схватила опасную бритву и полоснула ею по венам...

Может быть, мы здесь только для того, чтобы научиться любить», - говорил герой фильма Тарковского «Солярис» Крис Кельвин. Наверное, это так, но сколько ошибок и грехов совершает каждый из нас, постигая это чувство... Андрею Тарковскому - тридцать девять. Мне - двадцать один. Сущий ребенок. Но он почему-то допустил меня до себя. И я почувствовала, что это бесконечно близкий мне по духу человек. Впоследствии Андрей признался в тех же чувствах: «Мне даже стало казаться, будто я тебя родил».

...Канн, наш «Солярис» в конкурсе самого престижного в мире кинофестиваля. И мы летим на него вместе! Но в чем ехать на Лазурный берег?

Многим еще памятны времена советского дефицита, когда в твоем гардеробе есть кофточка, но нет к ней юбочки или наоборот. Мама переживала больше, чем я. Отдала мне свой единственный меховой палантин и все украшения. Еще выручил Вячеслав Зайцев. Я весила сорок семь килограммов, и он запросто мог снять любое свое платье с манекена и надеть на меня, однако не стал этого делать. Сшил мне для премьеры золотой вечерний туалет, сильно зауженный книзу. Выглядела я в нем потрясающе, но передвигаться могла с трудом.

Нас поселили в роскошном отеле «Карлтон». Несмотря на то, что каждому полагался отдельный номер, советские киночиновники решили, что мы сможем потесниться. Ко мне подселили какую-то госкиношную даму, к Тарковскому - сотрудника международного отдела.

Это было не случайно. Наши чувства невозможно было скрыть. Но «специальных людей» из советской делегации интересовали не они. На фестивале курсировал слух, что на волне успеха Тарковский собирается стать «невозвращенцем». Ладно он - с ним все ясно, а если с Тарковским останется дочь Сергея Бондарчука?! Этого «органы» допустить не могли и усиленно нас «пасли», хотя у меня и в мыслях не было остаться на Западе, даже с Андреем. Да и он говорил мне: «Я бы никогда не остался. Кому я тут нужен?»

Наступил день премьеры «Соляриса». До восхождения по знаменитой каннской лестнице оставалось не больше часа. Я собиралась во Дворец фестивалей не торопясь - моя соседка вся изнервничалась. В конце концов не выдержала, побежала в вестибюль созывать советскую делегацию. Как только она ушла, в дверь постучался Тарковский.

Вошел. Увидел меня в золотом платье и, присев за стол, стал рассматривать с прищуром, как картину. Произнес тихо: «Хорошо».

Подозвал к себе, уткнулся в мои руки: «Весь год не расставался с тобой мыслями. Я люблю тебя».

...Не знаю, как долго мы были вместе. Впервые нам никто не мешал. Но вот я мельком взглянула на часы: «Опаздываем! Мы уже должны быть в зале!»

На набережной Круазетт шел радостный солнечный грибной дождь. В туалете «от Зайцева» бежать не получалось, а опоздание было чревато неприятностями для Тарковского. Прошу: «Андрей, срочно помоги разорвать платье! - Он удивленно поднял брови. - Быстрее, у нас мало времени!»

На глазах у прогуливающейся публики мы рвали по швам с двух сторон мой шикарный вечерний наряд. Я сняла туфли на каблуках, и, взявшись за руки, мы побежали по лужам. Вот это и были самые светлые, радостные минуты нашей жизни. Мы, словно во сне, летели в потоках сверкающих капель дождя и смеялись от счастья, чувствуя себя крылатыми, свободными от всего существами.

В зале уже сидел и крутил головой не понимающий, почему нас до сих пор нет, Донатас Банионис - мой партнер, исполнитель роли Криса Кельвина. Едва мы заняли соседние кресла, свет погас, зазвучала музыка Баха и пошли первые кадры «Соляриса»...

Когда мы снова вышли на каннскую лестницу, напряжение от всего пережитого в тот день было таким, что у меня подкашивались ноги.

- Андрей, я не могу идти. Сейчас упаду.

- Терпи! - шепнул он и подхватил меня под руку.

К нам подскочили фотографы с криками «Смайл!» Уже разнесся слух, что «Солярису» нет равных в конкурсе и он непременно получит главный приз «Золотую пальмовую ветвь».

Мы с Тарковским почти не расставались. Как-то улизнули из гостиницы, чтобы встретиться с французским продюсером русского происхождения Сергеем Гамбаровым, очень опекавшим Андрея. Он пригласил нас в ресторан, увешанный фотографиями победителей Каннского кинофестиваля с их автографами. Мы тоже расписались на стене. Подняли бокалы за наш фильм. Тарковский наклонился к Гамбарову и произнес: «C'est ma femme». Мое сердце забилось, я не знала французского, но поняла, что Андрей сказал обо мне: «Это моя женщина».

«Солярису» присудили престижный, но второй приз - Гран-при. Андрей Тарковский мучительно переживал эту, как он считал, несправедливость:

- Не пойду его получать.

- Так нельзя. Подумай, что с тобой будет, если дело кончится скандалом. Тебя же дома сживут со свету, снимать больше не дадут, - уговаривала я Андрея.

В конце концов он согласился. Когда на закрытии объявили, что приз присужден картине из Советского Союза, зал засвистел, ненависть к нашей тоталитарной стране была огромной. Но вот Андрей появился на сцене, галантно поцеловал ручку вручавшей статуэтку Элизабет Тейлор, и свист заглушила овация, которую устроили поклонники фильма.

На следующий день надо было улетать в Москву. И я физически ощутила, как Андрей загрустил, стал отдаляться от меня.

В аэропорту мы задержались в дьюти-фри: Тарковский покупал духи жене, Ларисе Павловне. Когда наконец вошли в салон самолета, лица членов советской делегации были напряженными и покрасневшими.

- Что это с ними? - спросила я.

- Наверное, думали, что мы остались во Франции, - ответил Андрей.

Он был задумчив и выглядел как-то потерянно. Сердце мое сжалось:

- Чем ты расстроен?

- В Шереметьево меня будет встречать Андрюшка... Я так по нему соскучился.

Я понимала, что мое время кончилось. Сына Тарковский очень любил. Да и я не могла допустить, чтобы из-за меня Андрей-младший лишился отца. Я не стану разлучницей, слишком свежи воспоминания о тех днях, когда мама рассталась с отцом...

В памяти навсегда отпечаталось: идет проливной дождь, я, маленькая, прильнула к окну и вижу, как по дачному двору, весь промокший, идет с работы папа. В руке у него чемоданчик, он не доходит до двери, останавливается возле верстака, который сколотил своими руками, начинает что-то перекладывать, наводить порядок. Капли стекают у него по лицу, мне кажется, что он плачет. Я хочу крикнуть, чтобы папа там не мок, а скорее шел домой. Он смотрит на окна, замечает меня и горько улыбается. Я была ребенком - где мне было понять, что отец оттягивает момент возвращения...

Наши беды начались, когда мы переехали в новую квартиру на Большой Дорогомиловской. А пока ютились в одной комнатушке на Новопесчаной - жили счастливо.

Родители были иногородними. Папа родом из украинской деревни Белозерка, что под Херсоном, мама - из сибирского города Тайга. Вместе их свел ВГИК, мастерская Сергея Герасимова и Тамары Макаровой.

Кто-то рождается в рубашке, в нашей семье шутили, что я родилась, обернутая кинопленкой. Когда появилась на свет, бабушка по маминой линии, сибирская писательница Анна Ивановна Герман, все бросив, примчалась в Москву помогать. Мама в то время много снималась, гораздо больше, чем папа. И если она уезжала на съемки, я оставалась с папой, бабушкой и няней Нюрой.

Когда я стала чуть постарше, меня начали отпускать на Кубань к папиному отцу - деду Феде. В своем «Тихом Доне» Сергей Федорович словно скопировал отца Григория Мелехова с нашего дедуни. Он мог почти в неглиже вскочить на коня и поскакать

в степь. Или сажал меня на мотоцикл, гонял по обрывам и кричал:

- Наташка, тебе страшно?!

- Нет, дедуня! - кричала я в ответ в страхе и восторге.

Мы понимали друг друга с полуслова и разругались один-единственный раз. Не сошлись во взглядах на политику.

Я приехала в гости к дедуне, увидела бюстик Сталина и повернула его носом к стенке. Что тут началось!

- Где ты учишься?! - кричал дед.

- В английской школе.

- А-а! Значит, тебя там научили родину Англии продавать!

- А твой Сталин всех посадил в тюрьму, - не сдавалась я.

Дед аргументов в споре не нашел, но расстроился настолько, что сел писать письмо маме. Мол, ребенок совсем неправильно воспитан, с девочкой нужно что-то делать.

При этом он, конечно же, очень меня любил. А я обожала его и бабу Таню, хотя дедуня к тому времени проживал не с ней в Ейске, а в станице Широчанка - с молодухой Анной. Но родные прощали ему эту слабость.

А вот в нашей семье все случилось по-другому. Когда папа сыграл роль Тараса Шевченко, ему, молодому актеру, сразу присвоили звание Народного артиста СССР. Актерская карьера стремительно пошла вверх. И к красивому, талантливому, успешному мужчине тут же стали проявлять повышенный интерес женщины. Но он любил маму. Анонимные письма на тему «твой муж или твоя жена встречаются там-то с тем-то», приходившие теперь к ним в больших количествах, родители выбрасывали не читая и не показывая друг другу.

Но, конечно же, профессия, которой оба верно служили, совсем не объединяла, а разлучала их.

В тот год мама три месяца снималась в Болгарии, папа работал в Ялте над ролью Отелло. Потом у нее была главная роль в «Высоте». Как только возникала малейшая пауза в съемках, они навещали друг друга. И папа сумел вырваться к ней из Ялты. Вокруг шептались: «Зачем он это сделал? Ведь у него на съемках «Отелло» роман с Дездемоной!» Пересуды дошли до маминого партнера по фильму и друга семьи Николая Рыбникова, который возмущенно отрезал: «Сергей приезжал к жене!». Но сплетников это не остановило. Одна «доброжелательница-актриса сказала маме: «А говорят, Сергей собирается жениться на Ирине Скобцевой...»

Эта новость прозвучала для нее как гром среди ясного неба. В съемках «Высоты» случился трехдневный перерыв. Как раз был мамин день рождения, и она полетела к отцу.

Пришла в гостиницу, сказала, что жена Сергея Федоровича, и попросила ключи от номера. Дежурная на нее как-то странно посмотрела, но ключи выдала. В комнате было неприбрано, на столе - остатки еды. Мама, уставшая с дороги, прилегла на диван и тут услышала тревожное:

- Где ты, где ты?!

Папа влетел в комнату, подхватил ее на руки и прижал к себе, как ребенка.

- Сереж, что это? - спросила мама, указывая на неприбранный стол.

- Да это вчера сабантуй был.

- А мне сказали, что ты жениться собираешься...

Отец в ответ так искренне рассмеялся, что все ее сомнения мигом отпали. Родители пошли гулять по городу, и папа купил маме подарок на день рождения - колечко с аметистом. Он не знал, что аметист - камень одиночества...