Полюбить меня Цигаль даже не пытался. Когда лев выбирает себе в подруги львицу, он давит ее предыдущий помет. Мужчина, если сильно любит женщину, конечно же, смирится с тем, что у нее уже есть ребенок, но для него он навсегда останется чужим.
«Господи, не забирай мать! Прошу! Я буду за ней ухаживать, все сделаю, всех прокормлю, только пусть она живет!»
Мамина болезнь свалилась на меня как гром среди ясного неба. Мы с близкой подругой актрисой Катей Семеновой участвовали в «Больших гонках». Съемки проходили во Франции. Настроение прекрасное! Я стою на бортике бассейна с бокалом красного вина. Звонит мобильный. Мамин муж Сергей Цигаль говорит:
- Люба заболела.
- Что случилось?
- Что-то со спиной. Она упала, когда спускалась по трапу самолета. Сейчас - в больнице.
Я тут же взял билет. Но правду о болезни от меня скрыли. И я не понял, насколько все серьезно. У мамы давно были проблемы со спиной. Часто болела поясница. Вылетали диски из позвоночника. Она подкладывала под простыню доску, когда ложилась спать. Как-то лечилась, снимала боль. Ни о каком раке речи не шло.
До сих пор не могу простить Сергею, что он держал меня в неведении. Моя жизнь не изменилась, я так же снимался в кино, встречался с друзьями, в общем, весело проводил время. А должен был все бросить, поднять на ноги врачей и сидеть рядом с мамой, не отходить ни на шаг. Ведь она умирала...
Лучше маме не становилось, и однажды она призналась мне, что у нее рак и прогнозы неутешительны. Я вдруг увидел все происходящее по-другому. Было ощущение катастрофы, мир рушился. После курса химиотерапии мама стала таять на глазах, ее длинные роскошные волосы выпали... Теперь, выйдя из палаты, я подолгу сидел в машине и выл...
Она была очень слаба, но выписалась и настояла на том, чтобы вместе с Цигалем ехать на дачу в Коктебель. Собрала там друзей и родных. Накрыла стол, подготовилась: надела парик, красивое платье, туфли на высоком каблуке. Ходила среди гостей, пела, хохотала. Мама хотела, чтобы ее запомнили веселой, задорной. Жить ей оставалось два с половиной месяца...
Маму я обожал, хотя в детстве видел нечасто. Она работала в Омской филармонии, много гастролировала. Родителей мне заменили дед с бабушкой.
Первые годы жизни я провел в их деревянном доме в поселке Старый Кировск на берегу Иртыша. Дед с бабушкой держали огромное количество живности, но моей любимицей была свинья Мария. Зимой ее впрягали в санки и она катала меня по двору.
Потом дедушка с бабушкой получили в Омске трехкомнатную квартиру с удобствами, в доме из силикатного кирпича на улице Красный Путь. И мы перебрались в нее всей дружной семьей. Кроме мамы, с нами жили се сестра тетя Валя, брат Толик и кот Василий.
Не могу сказать, что мамина профессия вызывала восхищение родственников. Но когда она задумала пойти в артистки, родители не препятствовали: «Ну что с ней сделаешь, с ненормальной?!». Актерская жизнь казалась им слишком уж экзотической. Но мама с детства бредила сценой. А вот ее сестра и брат были людьми вполне земными. Валя работала в отделе технического контроля на авиационном заводе. Там же встретила и полюбила русского немца. Спустя какое-то время они переехали в Германию, там и живут по сей день с дочкой Алисой. В Омск к бабушке (деда в живых уже нет) наезжают в гости.
В сыне Толике - последыше - дед души не чаял. Толик месяцами отсутствовал дома, пропадал па сезонных заготовках. То он и его бригада отстреливали соболя и куницу, то собирали и сдавали государству кедровые орехи. В Омске он был известной личностью, пацаном, который «заднего хода не даст». Я дядю боготворил. Он любил выпить. посидеть за столом, поговорить по душам, я слушал его, раскрыв рот.
Толик умер при крайне таинственных обстоятельствах десять лет назад. За какой-то мелкий проступок попал в «обезьянник». А там поскользнулся на грязном полу, упал, да так, что раскроил себе череп. Свидетелей происшествия не нашлось, милиционеры утверждали, что ничего не видели. Все хочу добиться возобновления расследования этого дела. Но надежда, что разыщу виновных в смерти Толика, слабая.
Бабушка Ольга Пантелеевна работала портнихой и вела хозяйство. У нее золотые руки, которыми она обшивала не только нас, но и множество заказчиков. Дед Григорий Мефодиевич всю жизнь трудился прорабом на стройке. Порой, когда внука не с кем было оставить, он забирал меня с собой на работу. Мы выходили из дома в шесть утра, дед сажал меня в коляску своего зеленого мотоцикла «Урал», надевал шлем, в котором я чувствовал себя невероятно крутым, и мы ехали через весь город на стройку. Перед глазами стоит картинка: дед жмет на газ, брючина приподнялась, носок спустился и мне видна его нога с синими прожилками, обутая в коричневую сандалию в дырочку.
Дед был работягой каких поискать. Когда приходил домой, бабушка сразу усаживала его ужинать и наливала тарелку борща. Пока она разогревала котлеты, дед часто засыпал прямо за столом, положив голову на скатерть. Уматывался он страшно. Однажды пошел в ванную после работы. Проходит часа полтора, стали стучать - нет ответа. Тогда, опасаясь за жизнь деда, мы дверь вышибли и увидели: голый и синий от холода Григорий Мефодиевич мирно спит в пустой ванне, а вода давным-давно вытекла.
Дед был строгий, но меня не бил, хотя наверняка было за что. За ремень схватился лишь раз. Я только начал ходить в детский сад и категорически отказывался надевать под шорты колготки: «Что я, девчонка, что ли?!» А в детсадах полагалось носить своеобразную униформу: шорты, колготки, на них носочки и чешки. Бабушке надоело меня уговаривать, и она позвала на помощь деда. Явился мрачный Григорий Мефодиевич, выслушал конфликтующие стороны и сказал:
- Надевай колготки.
- Нет!
Тогда он молча вышел в прихожую. Через минуту вернулся с ремнем, стегнул меня один раз по заднице и удалился. Я тут же натянул на себя колготки, носки и даже чешки, которые вообще-то были сменной обувью.
Летом мы выезжали под Омск на дачу. Дед приобщал меня к труду: заставлял качать воду из артезианской скважины, чтобы заполнить бак для поливки огорода. Качать было не столько тяжело, сколько муторно, поэтому при каждом удобном случае я старался «соскочить» и умчаться по своим делам.
За нашим участком располагался пустырь, весь заставленный ржавеющей, списанной из колхозного хозяйства техникой. Я любил залезть в кабину старого трактора или сноповязалки и сидеть там, обозревая окрестности. Однажды наткнулся на высоченный охотничий сапог сорок седьмого размера. И почему-то решил залезть в него обеими ногами. Моментально застрял, вспотел и самостоятельно выбраться уже не мог. Понял: если меня обнаружат в таком виде - сгорю от позора. А не позову на помощь - погибну. Я выбрал жизнь и заорал. Прибежала бабушка и минут пять не могла ко мне подступиться, хохотала до слез, держась за бока. Потом насилу выковыряла меня из сапога.
В один прекрасный момент дедушка с бабушкой решили, что моим воспитанием пора заниматься родной матери. Нечего ей мотаться по гастролям. Так и сказали: «Люба, сама рожала, сама и воспитывай. А то растет парень сиротой при живых родителях».
Почему сиротой? Потому что маму я видел редко, а отца вообще почти не знал. Макаров Валерий Константинович дал мне в жизни лишь свою фамилию. Они вместе с мамой были актерами Омской филармонии, выступали с эстрадным номером, еще отец пел под гитару сам сочинял стихи, репризы. Потом они влюбились друг в друга, поженились, и сразу же родился я. А было им всего по двадцать лет! В своей-то жизни не успели разобраться, а тут ребенок...
Мама рассказывала, что они с отцом разбежались сразу после моего рождения. У них были большие разногласия по поводу лихого пьянства Валерия Константиновича. Мама с этим пороком мириться не собиралась. Я не знаю всей глубины произошедшего между ними конфликта, поскольку был грудным младенцем. Но до конца жизни мама не испытывала теплых чувств к отцу. Чем-то он ее сильно обидел во время своих буйных запоев. Поскольку я сам прошел через это, могу себе представить, что может исполнять артист в состоянии сильного подпития. Жизнь у мамы с отцом была не сахар. К тому времени, как я стал хоть что-то понимать, родители уже были в разводе.
Когда я был маленьким, отец брал меня к себе домой. Помню, как плескались с ним в ванне, наполненной пеной, хохотали, я лягал его ногой в живот. Помню подаренный им пластиковый автомат. Отец был страстным поклонником «Спартака», и мы болели с ним, сидя на диване перед телевизором. Заглядывали в гости соседи, они играли в шахматы, выпивали-закусывали, а потом хором пели любимую отцом песню Анны Герман «Один раз в год сады цветут...»
Больше я не помню ничего, потому что, когда мы с мамой переехали в Москву, отец ни разу не изъявил желания посмотреть на меня, поговорить, поинтересоваться, что у него там выросло. Я был не то чтобы обижен, но очень сильно огорчен. То ли ему вообще было все равно, что происходит с сыном, то ли алкогольное половодье увлекло настолько, что он забыл обо мне, - причин знать не могу. Но что-то болело у меня в душе, не отпускало, и еще учась в институте, я сделал попытку найти отца.
Прилетел в Омск вместе с моим земляком и однокурсником Колей Басканчиным. Явился домой повидаться с родными, весь такой модный - в двубортном длинном пальто и шляпе с черной лентой, купленной в Военторге за три рубля. Где точно живет отец, они не знали: «Вроде в одном из трех домов, что видны из наших окон».
Вместе с Валей мы походили по квартирам в поисках Валерия Константиновича. Где-то нас посылали, где-то просто не открывали дверь. В общем, не нашли мы его. Жаль... Мне ничего от отца не нужно было, хотелось просто посмотреть ему в глаза и спросить, почему он вычеркнул из своей жизни сына.
По поводу развода родителей больше других переживала мать Макарова - баба Вера. Она-то как раз не забывала поздравлять меня с днями рождения. Помню, отчитывала маму за то, что та совсем не занимается моим плоскостопием. Мама пообещала обратить на это внимание, но потом забыла. Баба Вера вкладывала в свои письма отцовские стихи, газетные вырезки, где писали о ее любимом Валере. Однажды прислала запись его выступления на омском радио, она у меня хранится. Я все думал: если он человек такой тонкой душевной организации, почему послал собственного ребенка ко всем чертям?
Последние годы своей жизни Валерий Константинович провел в доме матери. По специальности он не работал. Трудился настройщиком автоматов для газированной воды. Однажды пришел домой, пообедал, сказал бабе Вере: «Пойду вздремну». Лег и не проснулся...
Мне тут позвонили с телеканала НТВ и предложили встретиться с сестрой Еленой - отцовской дочерью от другой женщины. Я вежливо отказался. По большому счету, говорить нам с ней не о чем. С отцом, кроме детских воспоминаний, меня ничего не связывает, никакого участия в моей жизни он не принимал, так что у меня его вроде как никогда и не было. Да и не верю я в то, что в Елене в двадцать семь лет вдруг проснулись сестринские чувства, фальшь все это! Если кто-то хочет найти родственника, он не станет ждать так долго, а затем превращать эту встречу в телешоу.
А мои бабушки продолжают созваниваться, время от времени видятся. Слава богу, обе живы-здоровы. Баба Вера даже завещала мне свою омскую квартиру. Они сегодня самые близкие мне люди, благодаря им я в детстве не воспринимал отсутствие родителей как трагедию.
В пять лет я был передан бабушкой и дедушкой с рук на руки маме. Бросать свою профессию она не собиралась, так что для меня началась кочевая жизнь. Мама тогда перешла в труппу Московского мюзик-холла. Специально на нее поставили спектакль «Красная стрела» прибывает в Москву. Она была потрясающей актрисой кабаре: пела, танцевала, шутила. Когда позже я увидел на экране Лайзу Миннелли, понял, что мама выдерживает сравнение с голливудской звездой. С этим искрометным шоу Московский мюзик-холл разъезжал по городам и весям от БАМа до Ашхабада. Я был счастлив путешествовать вместе с мамой и не обращал никакого внимания на бытовые неудобства. Я вообще стал «сыном полка», потому что был самым младшим в банде артистов и их чад. После спектакля все собирались в гостинице и устраивали вертеп. Я чувствовал себя на этом празднике жизни как рыба в воде.
В одном южном городе я чуть не утонул. Мне лет пять было. Мы загорали у бассейна, плавать я еще не научился. Мама сидела в шезлонге и с кем-то увлеченно болтала. А тем временем какой-то пьяный придурок из кордебалета решил пошутить: схватил меня в охапку и кинул в воду. Я камнем пошел ко дну. Приземлился на кафельный пол бассейна, посмотрел наверх и увидел над собой двухметровую толщу воды. Мама ничего не заметила. Меня случайно обнаружил и вытащил другой, трезвый, артист кордебалета. Я рыдал, кричал на мать за то, что она позволила такому случиться. Это была настоящая истерика: трясло так, что зубы стучали.
Мама переживала, но ее подход к моему воспитанию не изменился. Я по-прежнему был предоставлен самому себе. Что она - молодая девчонка - могла тогда знать о воспитании? Ее саму надо было наставлять на путь истинный.
Когда вижу юных новобрачных, так и хочется сказать им: не спешите заводить детей. Вы наверняка скоро расстанетесь, а дети будут расти без отца. Чувство одиночества отравляет жизнь ребенка, да и его матери. Я знаю, что говорю. Как бы ни хорохорились одинокие мамаши, как бы ни демонстрировали окружающим свою независимость от мужчин, они несчастны. И дети их несчастны тоже. Чтобы ребенок рос нормально, рядом должен быть отец.
Актерским детям и с двумя-то родителями живется тяжело. Они вечно на съемках, гастролях. Актеры - люди одержимые и часто жертвуют общением с детьми ради профессии. Кто-то вообще заигрывается и теряет своего ребенка. Это чуть не случилось с моей мамой.
Москву я воспринял как очередную остановку в нашем гастрольном маршруте. Только потом смотрю - что-то мы отсюда долго не уезжаем. Спросил маму. Она говорит: «А я из мюзик-холла уволилась!»
Рядом с метро «Белорусская» на улице Бутырский Бал мы сняли крошечную комнату в коммуналке. Там не оказалось даже кровати, спали на полу. Пока мама сидела без работы, она каждый вечер сама укладывала меня спать. Горит ночник, мама читает книжку: «Доктора Айболита» или рассказы Дональда Биссетта - вот оно счастье! В моей памяти эта картинка отпечаталась очень ярко.
Но вскоре дела мамы пошли в гору, она устроилась в Москонцерт, стала уходить на работу. В соседней комнате жила инвалид второй группы тетя Валя Тушканова. Она была чертежницей, работала на дому. Мама оставляла меня с ней.
Тетя Валя приохотила меня к чтению, и я стал глотать книгу за книгой. Когда пошел в школу меня освободили от уроков чтения и литературы: я прочитал все, что требовалось по программе.
К тому времени мы с «Белорусской» перебрались в скромную квартирку в Чертаново. Отдала меня мама не в обычную школу, а в интернат: она много концертировала, каждый день готовить еду, стирать, убирать и вытирать сопли сыну ей было некогда. Интернат не стал для меня потрясением. Я рос общительным, самостоятельным, независимым, ничего не боялся, к бабушке в Омск на летние каникулы летал один, как взрослый. Мама привозила меня в аэропорт, договаривалась с кем-нибудь из пассажиров, чтобы присмотрел в полете за ее мальчиком, и уезжала. А в Омске меня уже встречала бабушка.
Через год государство выделило нашей небольшой семье скромную «двушку» на улице Цандера в доме, который в народе называли «Великая китайская стена». Он был длинным-длинным, напоминал упавший на бок небоскреб. Мне пришлось переводиться в новый интернат № 16 рядом с метро «ВДНХ».
Знал бы я, что меня там ждет! Однажды воспитательница отправила нас, четверых парней, в класс поставить стулья на парты. Через пятнадцать минут пришла проверить, а мы скачем по партам и ржем. Дальнейшее не поддается описанию. Воспитательница выхватила из ведра мокрую половую тряпку и стала молча гоняться за нами по всему классу, пытаясь отхлестать ею ближайшего к ней ученика. Я не успел увернуться - ну и получил по роже. Сейчас мне это кажется смешным, а тогда мы чуть не умерли от ужаса. Она была копией Панночки из «Вия».
Меня никогда не били взрослые, это был шок. Но матери ничего не сказал: не над одним мной издевались. Никогда не забуду, как педагог Евгений Иванович (вспомнить бы фамилию этого подонка) поставил девочку Аллочку перед классом и со всего размаха отхлестал по лицу за двойки и плохое поведение.
- Ты пойми, - орал он, - ты дура, круглая дура!
А она в ответ:
- Надо еще посмотреть, кто из нас двоих дурак!
- Что ты сказала?!
Алка была девочкой гордой и принципиальной, она не отворачивалась, не боялась смотреть в глаза мерзавцу. И тот совсем озверел. Тридцатилетний мужик бил по лицу одиннадцатилетнюю девочку! Мне и сейчас стыдно, что мы - весь класс - испугались, словно окаменели, уткнувшись глазами в парты.
Потом Евгений Иванович опомнился: если останутся синяки, родители девочки могут обратиться в милицию. Напрасно нервничал. Никто за нас не заступался. Интернатские не привыкли жаловаться родителям, хоть и надо было. Но собака, сидящая на цепи во дворе, и не подозревает, что есть бархатные подушки, на которых, свесив лапки, лежат болонки. Мы были похожи на этих безродных дворняг. Как-то сами справлялись со своими переживаниями и не подозревали даже, что педагогам за то, что они делают с нами, полагается тюремный срок.
Мой одноклассник Слава Фолин решил вести дневник наблюдений за учителями и воспитателями. Он записывал - кого, когда и при каких обстоятельствах избивали. Кто-то из любимчиков Евгения Ивановича «стукнул» ему. Тут же было устроено судилище, на котором Славка был объявлен предателем, Павликом Морозовым, донесшим на своего отца. Отцом Евгений Иванович на полном серьезе считал себя: мол, мы сил на вас не жалеем, считаем родными детьми, а вы...
Бойкот объявляли и мне. Однажды на улице я увидел, как ругаются два пьяных мужика. Когда последний аргумент был исчерпан, один вдруг говорит: «А ты у меня от...си!» Я этого выражения никогда не слышал и даже не понимал, что оно означает, но поправилась интонация, с которой это произносилось. Ну я и повторил его своему однокласснику в мужском туалете.
«Макаренки» забили тревогу и вызвали в интернат маму и отчима.
- Он хотел совратить одноклассника, - верещал Евгений Иванович. - Ему не место в нашем коллективе!
Мама возражать не стала:
- Не волнуйтесь, мы его с удовольствием от вас заберем.
- Люба, его точно надо оттуда забрать. А то вырастет или уголовник, или неуправляемая личность, - подал свой голос мамин муж Сергей Цигаль.
Мать ему внимала всегда, поступала, как он рекомендовал: в доме появился мужчина. И с седьмого класса я стал жить дома и учиться в нормальной школе. Какие-то эпизоды из своей интернатской жизни я маме и Сергею все-таки рассказал. Оба были в шоке: «Почему ты раньше об этом молчал?!»
Не знаю почему. Мне нечего было ответить. Я любил маму. Любое дитя любит свою мать, какой бы она ни была - плохой или хорошей. Это заложено природой. Наверное, не хотел ее расстраивать...
Мама всегда была красавицей и пользовалась бешеным успехом у мужчин. В нашем доме не переводились букеты.
А один из ухажеров, видимо, с серьезными намерениями, даже подарил мне велосипед «Орленок». Всем им мама предпочла не слишком известного художника Сергея Цигаля. Я впервые увидел его на праздновании Нового года и был удивлен: у Сережи очень специфическая внешность, огромный нос, усугубленный прической с бакенбардами. Сначала у меня в голове не укладывалось, как красавица могла полюбить такое чудовище.
- Как тебе Сережа? - спросила мама.
- Ничего мне Сережа, нормально.
В голове пока кроме носа ничего не отложилось.
По отношению ко мне Цигаль сначала держался индифферентно. Присматривался, наверное. Потом, вероятно по просьбе мамы, налаживал отношения: водил в кино или кататься на скейтборде у «Олимпийского», он тогда этим увлекался. А еще у Сережи была великолепная собака - русская борзая с длинной мордой. Я таких не видел, настоящее произведение искусства. Цигаль разрешал с ней гулять. Но полюбить меня он даже не попытался. Когда лев выбирает себе в подруги львицу, он давит ее предыдущий помет. Мужчина, если сильно любит женщину конечно же, смирится с тем, что у нее уже есть ребенок, но для него он навсегда останется чужим.
Период налаживания отношений сменился новым. Сергей решил, что за меня надо взяться всерьез. «Упустим парня, переходный возраст», - сказал он маме. Поскольку воспитатель из мамы был никудышный (да и все время отнимали съемки), она с радостью передоверила эти функции отчиму. Его уроки жизни сводились лишь к тому что он постоянно стал разговаривать со мной на повышенных тонах.
Мне категорически не давались алгебра, геометрия, химия, физика. Цигаля это дико раздражало, он думал, что я нарочно его довожу. Когда в очередной раз я не мог ответить, сколько будет а2 плюс b2, он начинал лупить меня по голове. Я его ненавидел. Но мама считала, что воспитанием мальчика в семье должен заниматься мужчина, и не вмешивалась. Мол, Сережа все делает правильно - вдалбливает сыну науку. Мне сейчас тридцать семь, и ни разу в жизни не пригодились ни физика, ни химия, ни алгебра с геометрией. И зачем, скажите, калечили мой неокрепший мозжечок?
Когда мама и Сергей расписались меня познакомили со старшими Цигалями. Первый раз, придя к ним в гости, я был сражен наповал. Мирэль Яковлевне - дочери писательницы Мариэтты Шагинян - принадлежала квартира на Арбате, в доме, где находился магазин «Молоко». А Виктор Ефимович добился разрешения присоединить к их квартире, расположенной на последнем этаже, чердак и сделать в нем мастерскую, он был художником. Я очутился в волшебном мире: в доме старших Цигалей было множество африканских масок и вообще всякой экзотики, привезенной из поездок по миру. А еще там стояла старинная мебель, на стенах висели подлинники известных художников. Такого великолепия я еще не видел. Но больше всего поразила изумительная библиотека. Родители Сергея отнеслись ко мне по-доброму, привечали. Мирэль Яковлевна, великолепная хозяйка, угощала разными вкусностями. Виктор Ефимович излучал позитив, был бодр, свеж, элегантен, спортивен, подтягивался па турнике, который располагался над лестницей на второй этаж, и приобщал к гимнастике меня.
Я нередко оставался там на ночь. Обкладывался книгами и читал запоем: сначала «Малыша и Карлсона», а потом и «Библиотеку приключений», Курта Воннегута, которого с тех пор полюбил.
Виктор Ефимович имел характер крутой закваски и рассудил здраво: если Сережа решил создать семью и выбрал для этого женщину с ребенком - он не возражает, вперед! Только не у него дома. И Сережа переехал в нашу крошечную «двушку» на Цандера. Мама, отчим, сестра Маша и я кантовались все вместе на восемнадцати квадратных метрах. Когда Мирэль Яковлевна и Виктор Ефимович уезжали на дачу в Коктебель, они отдавали нам еще и собаку.
Это было весело, учитывая характер Сережи, мамы, мой, да и постоянно хныкающего младенца Машку Мы напоминали цыганский табор. Ор в квартире возникал по любому поводу. Мне и сейчас друзья говорят, что я постоянно повышаю голос. А я даже не замечаю, потому что вырос в «итальянской» семье, где все обсуждается громко, с бурной жестикуляцией, где все искренне изумляются чьей-то тупости, а потом так же искренне восхищаются чьим-то умом.
Пример: Сережа с мамой решают, как короче проехать до Сивцева Вражка. Цигаль настаивает на своем маршруте, мама его не приемлет. И начинается кино. Иногда я садился в сторонке и с интересом за ними наблюдал, Если чувствовал, что еще немного - и сам попаду под раздачу, уходил в свою комнату. Мне-то свое пространство выделили, а Маше места уже не хватило. Ее кроватка стояла в ногах родительского ложа, отделенная от него сложным сооружением из книжных полок.
Из роддома я маму не встречал, хотя сестренку очень ждал. Прихожу из школы домой, а там лежит невразумительный комочек, не очень похожий на человека, и все время пищит, что-то требует. Мама продолжала много сниматься, часто по ночам. А у Цигаля обнаружилась странная особенность: он готов был возиться с любимой собакой Дианой, мыть ей задницу после каждой прогулки, но не выдерживал вида «детской неожиданности» своей собственной дочки! За дело взялся я. Пока мама ходила беременная, по всей квартире валялись книжки доктора Спока, Станислава Трчи, которые я «проработал». Поэтому без труда мог приготовить ребенку бутылочку со смесью, проверить па запястье не горяча ли, покормить, поносить столбиком, чтобы отрыгнула, убаюкать.
Никогда не забуду одной сцены. Мы с годовалой Машей и Сережей отправились в Коктебель. Мама, как всегда, трудилась, зарабатывала семье на жизнь. А в Крыму с водой туго, на ночь ее отключают. И вот Цигаль будит меня в четыре утра. В одной руке у него плачущая Маша, в другой грязный подгузник. Глаза у Сергея круглые, губы прыгают:
- Леша, что делать?!
- Положи ребенка, сам разберусь.
И я, тринадцатилетний подросток, отмыл сестру, запеленал, уложил в кроватку. Когда Маша пошла в садик, ей наняли няньку. Через какое-то время мама стала замечать, что у нее пропадают вещи. Дошло до смешного: Любовь Григорьевна однажды не досчиталась половины трусов из модного в те времена комплекта «неделька». Обыскали вещи няни и нашли трусы.
- Люд, ты утверждаешь, что ничего у меня не брала, - сказала мама. - А это что такое? Это же мои трусы.
- Нет, мои, я их недавно купила, они так и называются - «тройка».
Няньку мы рассчитали. Так что с Машей возился в основном я, водил ее гулять, любил пугать: спрячусь где-нибудь, а потом выскакиваю и рычу. Она убегала с диким криком и ябедничала родителям.
Однажды нa уроке анатомии учитель объявил тему: оплодотворение. В классе раздалось всеобщее «гы», но мой смешок был самый громкий. Учитель говорит: «Макаров, что значит «гы»? Что ты можешь сказать по существу вопроса? Иди к доске.
Если объяснишь, как происходит оплодотворение, даю слово при всех: поставлю тебе пятерку в четверти».
Я взял мел, нарисовал сперматозоид с хвостиком, яйцеклетку схему фаллопиевых труб, поведал, как зародыш крепится к стенке матки. Минут па десять все лишились дара речи и смотрели на меня в полной тишине как на умницу Электроника из популярного детского фильма. Я заработал первые аплодисменты и пятерку в четверти. Учитель не знал, что все это я вычитал у Бенджамина Спока.
Школу я окончил с тройками по точным наукам и с пятерками по гуманитарным. Надо было куда-то поступать. Сначала подумывал о журналистике. Но... Душа алкала славы. Я хотел такой же жизни, как у мамы. Замечал, как она порой ухайдокивалась, но видел и другое: благодарных зрителей, поклонников, Я понимал, что ничем другим заниматься не смогу. Если я так люблю кривляться, хохотать и буйствовать, мне прямая дорога в артисты. Умные друзья поступили в нефтегазохимические вузы и сейчас рассекают океаны на собственных яхтах. Но я ни о чем не жалею. Мама не одобрила моего решения стать актером, предупредила, что никого просить за меня не станет:
- Актерская профессия зависимая и порой безнадежная. Это очень унизительно, когда тебя не выбирают, не звонят, не приглашают на пробы. Сынок, это не для твоего характера, тебе это не надо.
- Нет, надо!
- Ну как знаешь, Документы я отнес в ГИТИС.
Был уверен, что туда уж точно примут. Ректор института - Марина Юльевна Хмельницкая - была подругой Цигалей. Что она, не поможет, что ли?! Но к своему безмерному удивлению, в первый год я благополучно провалился. Судакова, которая набирала курс, попросила меня задержаться в аудитории и объяснила: она принципиально не работает с актерскими детьми. А за место на курсе Колосова и Касаткиной я конкурировал с Олегом Яковлевым, который сейчас поет в «Иванушках International». В итоге мастера взяли Олега.
Я не сильно горевал: а, на следующий год поступлю! Мать сказала, чтобы я не болтался без дела, шел работать. В те перестроечные времена полки магазинов пустовали, товары отпускались по талонам -на сахар, на водку, на табак. Хмельницкая мне все-таки помогла. Устроила «по блату» ночным пожарником в учебном театре Гиттиса. Работал сутки через трое. В том же помещении базировался театр-кабаре «Летучая мышь» под управлением Гриши Гурвича. Я вскоре ушел из пожарников и стал у Гриши распространителем. Ездил по разным учреждениям, вкрадчиво улыбался и впаривал публике билеты на наши спектакли. Однажды сделать этого не удалось. До спектакля два часа, а у меня на руках куча билетов. «Это что же, ползала будет пустовать? - заволновался Гурвич. - Что хочешь делай, но продай все!»
Я вышел на Тверскую, встал у арки в Большой Гнездниковский переулок, вытащил жвачку изо рта, приклеил ею к стене дома афишу и стал завывать: «Лучший спектакль сезона...» Через час раскидал все билеты и чувствовал себя героем.
Потом меня сманил одноклассник, сказал, что работает на овощной базе и очень доволен: зарплата хорошая и дефицит можно тырить. Я пошел к нему в напарники. В девять утра мы загружали трехтонку ящиками с бананами, лимонами, апельсинами, ананасами в банках, шампанским. На базе отоваривались все - от известных телекомментаторов до воров в законе. Она была эпицентром продуктового дефицита. Руководство к нам благоволило, позволяло тибрить огурцы, жрать ананасы до отвала. В семье я чувствовал себя кормильцем: в магазинах шаром покати, а у нас на столе помидоры, манго, киви, плюс я приносил зарплату.
Когда приблизилось время получать первую получку Цигаль весь изошел сарказмом: «Ну-ну, посмотрим, как ты маму любишь».
Получив деньги, я купил ему какую-то импортную протирку для ветрового стекла автомобиля, Маше - игрушку, а маме - белый вязаный берет на синтепоне. Он показался мне таким красивым. Мама взяла его, поблагодарила, а потом убрала в шкаф и никогда не доставала.
На второй год я в институт поступил - на курс Павла Хомского, главного режиссера Театра имени Моссовета. Эти годы без преувеличения были самыми лучшими в моей жизни. Студенческую вольницу, пьянки, гулянки - прошел все. В институтском общежитии на Трифоновской зависал на неделю. У нас была теплая компания, все мои мечты реализовались, я ощущал себя взрослым мужчиной, на которого обращают внимание девушки. Загулы, которые в институте казались залихватскими и ухарскими, потом аукнулись серьезными проблемами с алкоголем. Но сегодня мне удалось их преодолеть. Не зашивался, не лечился, просто сказал себе однажды: «Хватит! Что ты делаешь со своей жизнью?» - и прекратил пить. Как отрезало.
На нашем курсе училось более двадцати человек, но на слуху сегодня единицы - Катя Редникова, Женя Крюкова, Дима Бозин - «прима-балерина» Театра Романа Виктюка. Где остальные и чем занимаются -не представляю. На первом курсе я сразу же влюбился в Женю Крюкову, вздыхал, оказывал ей знаки внимания. Она благосклонно их принимала, но чувства так и остались платоническими. Женя уже тогда активно снималась в кино, к ней проявляли интерес знаменитые взрослые мужчины. Я на их фоне явно проигрывал. Пару раз Хомский собирался меня выгонять. Я в силу отсутствия воспитания вырос эгоистом. Мне казалось, что весь мир должен крутиться вокруг меня. А в глазах окружающих такое поведение выглядит неадекватным. Я был крайне недисциплинированным студентом, прогуливал репетиции, приставал к девчонкам. Хомский приходил в аудиторию, все садились в кружок и записывали его умные мысли. Но он увлекался, мог проговорить пару часов. Тогда я с криком «Ох, сколько можно!» бросал свою тетрадку об пол. Хомский от такого хамства немел. Или он читает лекцию об актерском мастерстве, а я вставляю свои реплики, над которыми ржут однокурсники. Какому же мастеру это понравится?
Хомский бушевал, но собиралась кафедра и отстаивала меня: «Макаров - мальчик талантливый, жалко его выгонять. Он перебесится и еще себя покажет. Со временем у него это пройдет». Они ошибались: не прошло. Но Хомский меня простил, дал доучиться и даже по окончании института взял в свой театр, где я встретился с Машей.
Я пел и танцевал в кордебалете музыкального спектакля «Иисус Христос - суперзвезда». Маша Сперанская тоже была артисткой кордебалета, на репетиции мы с ней и познакомились. Маша была на десять лет старше, но это меня не смущало. Я только что снял однокомнатную квартиру и съехал от матери. Маша стала жить со мной.
А через какое-то время Сергей Проханов предложил мне попробоваться на роль Ирода и играть ее в паре с ним во втором составе. Тут меня настигла слава. Правда, не мировая, но все равно очень приятная. У этого спектакля был свой фан-клуб, состоящий из девчонок, которые каждый раз ждали нас у служебного входа с цветами, признаниями в любви. Маша ревновала к ним, закатывала сцены. Честно признаюсь, я давал повод для ревности, был в те годы жеребец невменяемый. Мог на три-четыре дня загулять и не появляться дома, супружеской верности не хранил. Мы прожили три года в гражданском браке, а потом расстались. Я до сих пор вспоминаю Машу очень тепло. Она стала журналисткой, пишет в разные издания.
Когда в Театре Моссовета приступили к постановке рок-мюзикла «Шиворот-навыворот» на музыку Гладкова, кордебалет решили усилить новыми артистами. Так к нам в труппу попала Оля Силаенкова. Увидел ее и сразу пропал. Такой красивой она была. Стал ходить на репетиции, поглядывал на нее со значением, а потом подловил в коридоре. Я долго подбивал к ней клинья, но она на мои приглашения посидеть в ресторане или поехать в компанию не поддавалась. Оля в тот момент была несвободна. Но позже рассталась со своим молодым человеком.
Я дождался наконец своего часа. Мы гуляли по Тверской, держась за руки, фотографировались с обезьяной у «Макдоналдса»...
Через какое-то время Оля перебралась ко мне. Сначала все между нами было очень хорошо, а потом стало очень плохо. Нам было по двадцать пять лет, ни на какие компромиссы мы не шли, уступать не умели. Я требовал, чтобы Оля жила по моим правилам. Я был за домострой, не желал отпускать ее от себя. Мне казалось, что могу ее потерять. Оля должна была постоянно находиться рядом. Но она свободная современная женщина, ее такое положение не устраивало. Когда Ольга уходила на репетицию или по делам, я себя накручивал. Названивал по телефону каждые пять минут, если она задерживалась. Оля входила в дом, слово за слово, и начинался скандал с битьем посуды. Отношения мы выясняли на таких повышенных тонах, что соседи, опасаясь, что мы друг друга поубиваем, стучали по батарее. Мы много раз за три года расходились и сходились. В конце концов Олина мама подсказала такой выход: «Вам надо расписаться. Если поженитесь, то перестанете заниматься ерундой, у вас появится больше ответственности друг за друга, вы начнете строить настоящую семью».
Мы послушались и тихо зарегистрировали брак в загсе на Ленинском проспекте. Но получили обратный эффект: почему-то посчитали, что уж сейчас окончательно принадлежим друг другу и можем творить все, что захотим. Отношения покатились под откос со страшной силой. Это была не совместная жизнь, а совместный «вынос мозга». Через три месяца мы развелись.
Это был мой первый и пока единственный брак. Мама за меня, конечно же, переживала, но ни во что не вмешивалась, зная мой характер, не давала никаких советов. Однажды сказала только: «Тебе надо разобраться в себе, серьезно поработать над собой».
Вот и все материнское напутствие. Мама никогда не лезла в мои отношения с женщинами, не давила, ни к чему не понуждала. Она держалась очень дипломатично во всем, что касалось моей личной жизни и работы.
После сериала «Офицеры» и боевика «Личный номер» журналисты стали называть меня секс-символом. Смешно, но женских улыбок на улице мне теперь встречается больше. Это так. Хотя на самом деле я не сильно отличаюсь от среднестатистического холостяка. Слухи о моих бесчисленных победах на любовном фронте сильно преувеличены.
У меня случилось всего лишь два серьезных романа. С Катей Семеновой мы познакомились, когда я начал репетировать роль бандита в спектакле «День выборов» с замечательным «Квартетом И» и группой «Несчастный случай». Вместе со мной в нем была занята и Катя. Я поглядывал на нее издалека и ничего не предпринимал: знал, что она несвободна. Играл себе в спектакле, жил беспорядочно. А тут у близких друзей - Паши Майкова и Кати Масловской - родился сын Данька. Я стал его крестным отцом, часто бывал у них в доме, а поскольку тусовка у нас общая, там регулярно появлялась Катя. Мы говорили по душам, узнавали друг друга, и постепенно у нас возникла взаимная симпатия. Однажды довез ее до дома, она пригласила подняться. Уйти уже не смог. Так все внезапно и началось. Катя красивая и такая умница! Меня приняли и двое ее детей: Никита, который учил правильно обращаться с компьютером, и маленькая принцесса Машка. К чужим детям надо относиться так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Я не лез к ним с нравоучениями, держался тактично, считал, что воспитывать Никитоса должен его отец Антон Табаков, а Машу - Кирилл. Отцы общаются с детьми, забирают их у Кати на выходные.
Я стал жить на два дома. Мы ездили на дачу к Катиным родителям, они у нее потрясающе добрые, интеллигентные люди. Сидели с ними за столом, Маша копошилась на втором этаже, Никита бродил где-то рядом. Мне казалось, что вот наконец в моей жизни наступила идиллия, что так будет продолжаться вечно. Катя человек очень уютный, не зря к ней тянутся мятущиеся мужские души. Но все уперлось в несовместимость наших характеров. Оба мы люди взрывного темперамента, с устоявшимися привычками и манерами. Кате не нравились мои вспыльчивость, грубость, то, что я могу психануть по незначительному поводу. А меня раздражало, что она вся такая независимая, состоявшаяся, что на меня, несмотря на то, что мы ровесники, взирает свысока, как на глупенького третьего ребенка.
Если моя девушка уезжает куда-то на три месяца, я себя физически плохо чувствую, Для кого-то счастье, что жены нет дома, а для меня горе. Когда Катя уезжала на съемки в другой город, я страдал, у меня портилось настроение. Друзьям надоел мой мрачный вид, и они посоветовали: «Заведи отношения с женщиной более спокойной профессии». Пробовал - скучно. У нас диаметрально противоположные интересы, почти нет точек соприкосновения. Мне интересно общаться с актрисами, хотя для многих коллег это не имеет значения: у Володи Стеклова жена зубной врач, у Дюжева Танечка занимается бизнесом.
Когда мы с Катей начали ссориться и выяснять отношения, я переехал к себе. Вроде как разошлись, но друг к другу тянулись. На «Кинотавр» поехали вместе. У нас сложилась ситуация, когда нет сил порвать отношения и каждый ждет, кто первым решится это сделать, кто первым уйдет.
И тут заболела мама. Голова была занята лишь одним: неужели она умрет? Каждый день ездил в больницу. А потом возвращался домой, сидел и тупо смотрел в однy точку или в телевизор, не осознавая, что показывают. Мне не нужны были ни Семенова, ни друзья. Финал наших с Катей отношений был смазан. Мы и сейчас созваниваемся, я в курсе ее семейных дел, знаю, что сын Никита учится в Америке и она находится рядом с ним. Я желаю Кате встретить достойного мужчину. Он будет с ней счастлив; Катя никогда не предаст.
...Мать пожирал рак, а на меня навалилась лютая депрессия. Позвонил режиссер Вадим Шмелев, пригласил на премьеру своего фильма «Обратный отсчет». Сказал: «Хватит сидеть дома». В «Пушкинский» я приехал из больницы. Настроение соответствующее. Первой, кого увидел, была громогласная красотка в парике темно-русого цвета, разодетая как новогодняя елка. Подумал: «Ну, девушка, ты даешь!». И отошел от всей этой толчеи в уголок, мне было не до веселья и не до женщин.
После фильма Шмелев поймал меня на ступеньках кинотеатра - я уже собрался домой - и зазвал на банкет. Там ко мне подошел жующий человек, от которого сильно несло чесноком, и выковыривая пальцем кусок колбасы, застрявший между зубами, сказал: «Издательский дом такой-то. Что у вас там с мамой?» Простить себе не могу, что врезал ему тогда только словесно, а не промеж глаз. Настроение упало до нулевой отметки.
Все поглядывали: сорвется Макаров, забухает или нет? А я принципиально решил не пить, вообще не брать спиртного в рот, пока болеет мать. Увидел Макаревича и подошел к нему со стаканом минералки. Тут опять возле нас нарисовалась девушка-елка в парике.
- Андрей, можно с вами сфотографироваться?
- Почему только со мной? - сказал Макаревич. - Если уж сниматься, то с двумя Макарами.
Девушка возражать не стала, сказала, что зовут ее Настя Макеева.
- Приходите ко мне на спектакль, - позвал я из вежливости.
- С удовольствием! - она обаятельно улыбнулась, ее открытая улыбка меня просто подкупила. Мы обменялись телефонами, и я ушел.
Прошло несколько дней. Мне стало невмоготу сидеть дома, а тут как будто кто толкнул: «Позвони той девчонке. Может, сходите куда-нибудь».
Мы встретились в «Атриуме». Пообедали в ресторане, а потом пошли в кино на что-то новогодне-комичное. Посреди сеанса Настя положила мне голову на плечо и заснула. Не притворялась, а задремала по-настоящему: рот открыт, сопит, ворочается как ребенок. Во сне она выглядела такой беззащитной. Я боялся пошевельнуться, чтобы ее не разбудить.
После фильма отвез Настю к месту, где она оставила машину. Время было позднее,
и я предложил проводить, поехал за ней следом. Вышел из машины, чтобы попрощаться, а Настя пригласила зайти.
Я поднялся в квартиру, но дальше прихожей, все стены которой были завешаны ее фотографиями, не пошел.
- Ты что, модель?
- Была, и даже побеждала в конкурсах красоты, а сейчас хочу сниматься в кино.
В жизни Настя не красилась и выглядела совсем не так, как на фотографиях. Я еще раз посмотрел на ее изображения, ошалел, поцеловал в щечку и уехал.
Потом Настя пришла на спектакль. Я пригласил ее в гости:
- Давай поедем ко мне и выпьем красного вина. Можешь быть спокойна, у меня нет на твой счет никаких задних мыслей.
- Хорошо, - согласилась она,
Мы провели чудный вечер, разговаривали, Настя узнала про мою беду и подставила плечо. За то, что в тяжелейший момент она была рядом, я буду ей всегда благодарен, что бы между нами потом ни происходило.
Настя встретила вместе со мной страшное сообщение, которое пришло в четыре утра от моей сестры, в нем было только одно слово: «Все»...
Мама умерла дома, в окружении мужа, дочери и сиделки из хосписа. Вечером я заезжал к ней, она была без сознания. Когда-то в Иерусалиме я купил и освятил крестик возле Гроба Господня. Положил его маме под подушку...
Несколько дней я был как в тумане. Похороны помню смутно. Сидел у гроба на сцене Дома актера, ко мне подходили какие-то люди, что-то говорили. Потом гроб повезли на кладбище. Стали прощаться, я сорвался, побежал куда-то среди могил. Не мог видеть ее в гробу, чужую, истерзанную болезнью. Вернулся назад, когда уже начали закапывать.
Настя все время находилась рядом, поддерживала меня. Я очень серьезно задумывался о наших дальнейших отношениях, хотел жениться. Но что происходило в ее душе, понять до сих пор не могу. Много всякого было с Настей, и плохого, и очень хорошего, рассказывать обо всем - журнальных страниц не хватит.
Мне хотелось чем-то порадовать любимую, и я подарил ей навороченный мобильный телефон-раскладушку. Настя не могла разобраться во всех его опциях и постоянно просила помочь, научить им пользоваться. И вот в Тунисе на съемках продолжения сериала «Офицеры», где мы вместе снимались, я беру в очередной раз ее телефон и вижу сообщение: «Сядь на меня, Настя, сверху сядь. Семя мое, вверх стремись. Здравствуй, будущая мать!» Что-то такое... Подписан этот бред был фамилией композитора мюзикла «Монте-Кристо», в котором Настя тогда репетировала роль.
Прочел и просто озверел от возмущения. Я человек ревнивый, а тут такое! Бросился к Насте, потребовал объяснений. Я себя ни в коем случае не оправдываю, наверное, стоило сдержаться, остыть, а уж потом устраивать разборки. Но она начала лепетать что-то такое невразумительное, глупое, что я взорвался и стал ломать телефон у нее на глазах. Продукция Nokia качественная, и сделать это было непросто. Чтобы оторвать крышку пришлось приложить серьезное усилие. Рука отлетела в сторону, задев Настю по скуле... Через минуту огромный синяк стал наплывать ей на глаз. Я испугался не меньше, чем она, умолял меня простить, побежал, принес лед, стал прикладывать к лицу, но ничего не помогало.
Слава богу Макеева играла жертву террористов и синяк по сюжету был уместен. Настя поснималась еще пару дней и уехала в Москву. А я не находил себе места, с горя запил, ушел в штопор. Думал только об одном: «Все кончено! Ничего уже не вернуть! Ты потерял ее навсегда!»
Потом в одном популярном журнале появилось Настино интервью. Она рассказывала, как я ее зверски избил. Я не бил никого много лет. Во мне сто с лишним килограммов веса, если я кого-то изобью, это плохо кончится для того человека. Ну, ладно, думал я, она дала это интервью от обиды. В конце концов, сам виноват: надо уметь держать себя в руках, не мальчик уже.
Но Макеева не успокаивалась и устроила на этом случае целую пиар-кампанию. Прошло больше года, а она все продолжает извлекать для себя пользу из той истории. Где снялась актриса Анастасия Макеева, никто сказать не может. В актерской профессии она себя никак не зарекомендовала. Зато все знают Анастасию Макееву, которую избил Алексей Макаров. Что тут скажешь? Все знакомые спрашивают: «Когда же она угомонится?» - «Не знаю», - отвечаю я. У Насти крепкая народная хватка: своего не упустит. Анастасия Васильевна из деревни уехала, но деревня из нее не улетучится никогда.
Недавно по Первому каналу прошел документальный фильм «Домострой», где Макеева снова вспоминала ту старую историю. Я позвонил ей и сказал: «Понимаю, когда ты дала интервью в запале, по уже год прошел! Успокойся, не меня, так бабушку мою пожалей. Она тоже смотрит телевизор и валокордин пьет, благодаря тебе, литрами». Бесполезно все, Макеева, видно, так и пойдет дальше по жизни с лозунгом «Избитая Макаровым». Получается, что это было самое яркое событие в ее судьбе.
Через неделю после похорон матери бабушке Ольге Пантелеевне в Омск и мне позвонили юристы Сергея. Они просили отказаться от любых претензий на наследство. Я приехал в юридическую контору по указанному адресу, прочитал бумагу. И мне стало так противно, охватило такое чувство брезгливости, что я все подписал и ушел. Точно так же поступила бабушка.
Друзья говорят: зря вы так сделали. Всем известно, что в нашей семье деньги зарабатывала мама и покупку новой квартиры оплатила она. Сергей Цигаль - художник малоизвестный, его картины не идут нарасхват; он в это жилье сильно не вложился. Но не в этом же дело! Ни я, ни бабушка на квартиру претендовать бы не стали, ведь там живут сестра Маша и Сережа, которого мама так любила. Убивает сознание того, что через неделю после похорон этот любимый мужчина не плакал, не был в депрессии, а озаботился судьбой наследства и сделал так, чтобы мать и сын его любимой ничего не получили. Что ж, ему все удалось, мы сами ему в этом помогли.
Не знаю, насколько Сергей Цигаль счастлив сегодня в этой квартире. С того момента я с ним больше не общаюсь. Он тоже никак себя не проявляет. Я так и остался для него чужим ребенком.
С Мирэль Яковлевной и Машей мы созваниваемся, изредка видимся. Я стараюсь в наших разговорах не касаться Сережи. Боюсь услышать от Маши одобрение некрасивого поступка ее отца. Не хочу потерять еще и сестру.
В одной «желтой» газете прочитал интервью с сотрудниками Троекуровского кладбища. В нем говорилось, что мне не дают поставить памятник на могиле матери. Мол, Цигаль этому препятствует. Неправда. Бюст Любови Григорьевны ваяет двоюродный брат Сергея Алик Цигаль. Планируется поставить его на мраморной колонне. Когда я бываю у мамы, даю деньги работникам кладбища, чтобы содержали ее могилку в порядке, поправляли, убирали листья. Если пройдет еще год и памятника не будет - займусь этим делом сам. Но думаю все же, что Сережа до такого не доведет, он любил маму.
...Недавно на съемках картины Сергея Гинзбурга «Первая попытка» я познакомился с молодой актрисой Викторией Богатыревой. Началось все банально. Увидел, опешил, подумал: «Такая девушка не может быть одна, повезло же кому-то». Выяснил, что, действительно, бойфренд у Вики имеется. Однако у ассистента режиссера по актерам я все же раздобыл ее телефон. Пытался зазвать на спектакль «День выборов», но получил отказ. Тогда отправил эсэмэс: «Чуть свет - и я у ваших ног. Сударыня, позвольте без елея. Зазвать в театр я вас вчера не смог, хотя надежды антрацит тихонько тлеет: а вдруг случится, вдруг произойдет? Идеями порой я брызжу. Я понимаю: дел - невпроворот. Я на спектакле все же вас увижу?» Вика ответила. Между нами завязалась остроумная переписка и продолжалась два месяца, которые я провел на Гоа. Поскольку Вика была несвободна, ни о каких отношениях, кроме дружеских, речи быть не могло.
Но через некоторое время до меня дошел слух, что она рассталась со своим парнем. Времени терять было нельзя.
Так долго я не ухаживал ни за одной женщиной. Еще на романтическом этапе наших отношений поинтересовался, какие цветы любит девушка. Оказалось - полевые ромашки. А дело-то было зимой! Но я облазил весь Интернет и нашел магазин, где пообещали позвонить, когда они появятся. Сам названивал туда каждый день и добил их. Мне привезли огромный букет полевых ромашек, который я и вручил Викуле.
Впервые мы появились вместе на «Кинотавре». Поскольку оба люди публичные, понимали, что интерес к нам будет, но никак не ожидали, что такой! Казалось порой, что мы - главные персоны фестиваля, по-моему, в каждой второй статье о нас писали.
Будь наша воля, мы бы с Викой тихо приехали в Сочи и так же тихо уехали. Нам повышенное внимание ни к чему.
У нас совсем другие заботы и мечты. Я очень хочу детей. Хочу дом, где всегда будет тепло и уютно. Хочу настоящую семью, такую, какой у меня самого никогда не было...