Когда самолет оторвался от земли, я почувствовала облегчение. В голове билась одна мысль: «Я украла детей у отца!». Происходящее казалось дурным сном, сценой из сериала. Но я была счастлива: начался мой путь на родину.
Я всех обманула. Дети были уверены, что через неделю мы вернемся обратно в Колумбию. Если бы я сказала, что увожу их навсегда, они ни за что бы не поехали. Ми-лена и Дима обожали отца. Но у меня не было сомнений. Детей нельзя разлучать с матерью, а я хотела вернуться в Россию. Сын и дочь должны лететь со мной!
Диснейленд был отличной идеей. Марио не мог отказать нам в этой поездке. Но главную «деталь» я опустила: в Майами нас ждал Владимир. Он забронировал номер в отеле и обещал встретить в аэропорту. Я собиралась психологически подготовить детей и через неделю-другую отправиться с ними в Москву. Самолет набирал высоту. Чтобы сбросить напряжение и развлечь Милену и Диму, я стала рассказывать байки о своих полетах на съемки и фестивали. Дети развеселились, а я постепенно успокоилась. «Вот артистка!» - внезапно подумала о себе. Так часто говорил отец, когда его Любаша что-нибудь отчебучивала в детстве. Да, папа, даже тебе вряд ли пришло бы в голову, что твоя дочка выйдет замуж за колумбийца, родит ему двоих детей, а потом обманом увезет их от отца! Хотя ты всегда верил, что меня ждет необычная судьба...
- Артисткой будет, - сказал папа, забирая нас с мамой из роддома. Он хоть и работал простым шофером, но был артистической натурой и мечтал, что кто-нибудь из его детей станет артистом.
Я недовольно закричала, когда он взял меня на руки, и папа обрадовался:
- Ишь, какая голосистая!
- Мало нам артистов, - вздохнула мама. - Вам, Полехиным, только бы петь да плясать. Не семья, а хор Пятницкого.
Полехипы в Васильевке были настоящими звездами. Вся деревня сбегалась, когда они собирались у родительского дома на очередной «концерт». Отец играл па балалайке. Его братья - на гитаре и гармошке. Бабушка прекрасно пела. А дедушка удивлял односельчан игрой па скрипке. И пел неплохо. У меня перед глазами до сих пор стоит картина - дед с окладистой белой бородой сидит во дворе под яблоней и напевает любимый романс: «Папироса, друг мой тайный, как тебя мне не курить, ты да я, да мы с тобою, на конце огонь горит...»
Мы жили недалеко от Курска. В свободное время отец ездил по соседним областям и выступал на свадьбах с балалайкой, пел, плясал и зарабатывал неплохие деньги. Коронным его номером была чечетка. Он не танцевал, а летал, почти не касаясь земли! Отец был красивым - высоким, стройным, с русыми кудрями и озорными карими глазами. Он хорошо одевался и не был похож на деревенского мужика. Женщины сходили по нему с ума. Мужчинам это, естественно, не нравилось. Однажды его даже ножом пырнули. Слава богу, рана оказалась неглубокая, обошлось.
В Васильевке про отца частушку сложили: «За ним девки табуном, а ему всех жалко. Тонька в девках родила, родила и Алка!» У него, кроме меня и двух моих братьев, было еще несколько внебрачных детей. Он писал им письма, иногда вкладывал в конверт деньги - три рубля или пять. Хотел, чтобы дети чувствовали его поддержку.
Письма за отца писала мама. У нее и почерк был лучше, и уровень грамотности намного выше. К нам в деревню она попала по распределению после окончания Курского педучилища. Одна женщина как-то пожаловалась в письме, что отец ей жизнь сломал. Она в одиночку воспитывала его сына. Мама написала - уже от себя: «Если бы я знала, что у Тимофея растет сын, то замуж бы за него не пошла. Хотите - забирайте его себе. Мешать не буду».
Мама была женщиной с характером. Наверное, она ревновала отца, но внешне это никак не проявлялось. К нам иногда приезжала еще одна отцовская «любовь». Мама ее жалела и принимала как родную. Кормила, поила и после застолья даже пела с ней песни на два голоса. Меня это удивляло. Однажды я спросила - уже после смерти отца:
- Зачем ты вышла замуж за такого гуляку?
Мама улыбнулась:
- Выбора не было. После войны мужчин не хватало. А бабушка твоя нас очень ловко сосватала. Я Тимофея ни в чем не виню. Человек он был хороший, поэтому и отказать никому не мог.
По своему темпераменту родители были совершенно разными. Папа - открытый, бесшабашный. Мама - замкнутая и сдержанная. Настоящая прибалтка. Она была наполовину латышкой. Ее мать Екатерина Карловна выросла в Риге в богатой семье. Мама говорила, что я очень похожа на свою латышскую бабушку.
Детство в Васильевке я до сих пор вспоминаю как волшебную сказку. Она кончилась, когда умер папа. Здоровье он подорвал в фашистском концлагере, где переболел менингитом. Рецидив этой болезни его и убил.
Мне тогда было двенадцать. Старшему брату Владимиру - пятнадцать, младшему, Юре, - девять, Володя тут же пошел работать. Маме было трудно тянуть нас одной. В школе она получала копейки.
Я никому не говорила, что хочу поехать в Москву - поступать на артистку. Знала, что девчонки меня засмеют, а мама наверняка скажет: «С ума сошла? На какие шиши? Выбрось эту блажь из головы. Надо получить нормальную профессию».
Для ее спокойствия после окончания десятилетки я поступила в Харьковский техникум легкой промышленности. Но проучилась только год. Сдала летнюю сессию и рванула в столицу. К тому времени экзамены в театральные вузы уже закончились, но я решила остаться в Москве.
Работу и жилье нашла в одном из ЖЭКов на Пятницкой улице. Меня взяли дворником и дали комнату в коммуналке. Непрестижной работы я не стеснялась и за добросовестный труд даже получила грамоту «Лучшему дворнику Замоскворецкого района».
Свой участок я убирала за час-полтора. Сосед по коммуналке - дед Василий - за скорость звал меня «вьюгой». Все остальное время я посвящала подготовке к поступлению в институт - читала книги по программе и ходила в театры. У меня были проблемы с речью: слишком высокий голос и неважная дикция. В одной из книг я прочитала о том, как тренировался знаменитый древнегреческий оратор Демосфен - произносил речи с камушками во рту. Я так учила стихи и прозу - ходила по двору с камушками за щеками, размахивала метлой и негромко произносила текст. Не помню, рассказывала ли я об этом ребятам во ВГИКе, но через десять лет узнала себя в героине фильма «Карнавал».
Она, как и я, мечтала стать актрисой, работала дворником и исправляла дикцию, правда, с помощью орешков.
Я решила поступать во ВГИК. Кино всегда привлекало меня сильнее, чем театр. Девчонкой специально ходила на станцию в нескольких километрах от нашей деревни, чтобы купить любимый журнал «Советский экран».
Каждый номер зачитывала до дыр и знала всех звезд отечественного и зарубежного кино.
В год моего поступления очередной свой курс набирали Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова, самые прославленные педагоги ВГИКа. В их мастерскую был огромный конкурс. Я поняла, что надо заниматься еще больше, и придумала оригинальный способ отрешиться от мирской суеты. Пришла в парикмахерскую и говорю:
- Подстригите меня, пожалуйста, как можно короче!
- Это как? - спрашивает женщина-парикмахер.
-Наголо.
- Вы с ума сошли, девушка? - изумилась она. - Да вы же меня потом убьете!
Еле уговорила. Мне казалось, что до экзаменов волосы отрастут. Но к началу первого тура творческого конкурса на голове был только невзрачный пушок. Я схватила шиньон, купленный в Харькове по случаю. С его помощью удалось кое-как прикрыть лысую голову.
Народу в аудитории собралось очень много - и преподавателей, и студентов старших курсов. Помню Колю Еременко. Страха у меня не было. Я думала только о том, чтобы произвести хорошее впечатление на приемную комиссию. Прочитала стихи, спела народную песню. Тамара Федоровна Макарова похвалила меня, подозвала к столу и спрашивает:
- А что у тебя с головой?
- Ничего, - краснею я. - Подстриглась неудачно. Пришлось шиньон надеть.
- Ах, шиньон, - говорит она. - Ну-ка, покажи!
Я сняла «маскировку». Присутствующим, как ни странно, моя голова понравилась:
- Вот здорово! Без волос глаза кажутся огромными!
Они смеялись. А я чувствовала себя голой, стоя на всеобщем обозрении с шиньоном в руках.
Когда я вышла, за мной из аудитории выскочили Коля Еременко и другие ребята. Стали поздравлять: «Ты молодец! Тебя наверняка примут».
И правда - приняли. И второй, и третий туры дались мне легко.
Поступив во ВГИК, я еще год работала дворником. Поднималась в пять утра и шла на улицу с метлой. Работу дворника считала физзарядкой. Сокурсники надо мной не смеялись. Наоборот, завидовали: «Хорошо тебе, Полехина. Ты богатая! Да еще с собственной жилплощадью».
Курс у нас был смешанный, режиссерско-актерский. На нем учились десять актеров и пятнадцать режиссеров, в том числе несколько иностранцев.
Колумбиец Марио Ривейро выделялся среди наших мальчишек. Его любили однокурсники и хвалили мастера. Я снималась в короткометражках Марио и играла Дорину в его спектакле по мольеровскому «Тартюфу». В работе мы и познакомились.
Марио происходил из обедневшей буржуазной семьи. У него было восемь сестер и братьев. Он показывал мне фотографии своих родственников. В их красивых, интеллигентных лицах чувствовалась порода. Сам Марио был очень серьезным и глубоким человеком. Много читал, слушал классическую музыку.
Роман наш завязался как-то незаметно. Ривейро очень трогательно ухаживал. То розочку подарит, то шарфик, то коробку конфет. И все это - с выдумкой, со вкусом. Дорогих подарков он не мог себе позволить. Родители не присылали ему денег. Марио приходилось подрабатывать, чтобы продержаться в Москве.
Поклонников у меня хватало, но Марио был особенным, Однажды я заболела воспалением легких и на месяц «загремела» в больницу. Марио приходил три раза в день, приносил еду, соки. Он готов был сидеть со мной сутки напролет. Сам варил супы и кашки. Когда он кормил меня с ложечки, я чуть не плакала. Со мной так возилась только мама, и то в далеком детстве.
Мы сошлись, когда я училась на последнем курсе, а Марио оставалось два года до окончания ВГИКа. Актеры у нас учились четыре года, а режиссеры - пять.
Вскоре после окончания института я купила однокомнатную квартирку на «Бабушкинской». И мы стали жить там вместе с Марио. В кооператив помогла вступить Киностудия имени Горького. А деньги у меня были, потому что еще на втором курсе я начала сниматься.
Первым стал фильм Герасимова «Дочки-матери». О том, что буду играть Ольгу, узнала последней. Я болела и не присутствовала на общем собрании курса, где Сергей Аполлинариевич объявил о распределении ролей. Узнав о своем успехе, расстроилась: «Зачем мне такая большая роль? Лучше бы дали что-нибудь поменьше, поскромней. Я еще толком не знаю, как играть перед камерой».
Оказалось, так считала не только я. На адрес квартиры, которую я тогда снимала, стали приходить странные письма: «Тебе должно быть стыдно, - писал аноним, - ты знаешь, что незаслуженно получила роль. Точнее, за особые заслуги. Откажись! Как ты будешь смотреть в глаза Тамаре Федоровне, когда начнешь сниматься?»
И так - каждые два-три дня. Вскоре перестала читать эту гадость - сразу выбрасывала. Автора анонимок я вычислить не смогла. Не хотелось думать, что это кто-то из моих сокурсников. Клевета меня не трогала, скорее - смешила. Сергей Аполлинариевич был безумно обаятельным человеком, все наши девочки смотрели на него восхищенными глазами, но он для нас был богом! Я и помыслить не могла о нем как об обыкновенном мужчине. Хотя относился ко мне Герасимов очень тепло. Ему нравилось со мной общаться. Я была смешливая. Все шутила. И этим поднимала ему настроение. Ребята звали меня «хохотушкой».
«Надо сделать звонок со смехом Любы, - говорил Саша Панкратов (приставку Черный он добавил к своей фамилии позже), - Нажимаешь на кнопку; а оттуда - неподражаемое полехинское «ха-ха-ха-ха!»
Он специально пригласил меня в свою короткометражку, потому что ее героиня по сюжету все время смеялась. «Так, как ты, Любаня, никто этого сделать не сможет, - уверял Саша. - Твой смех нужно записывать и вставлять в комедии. Зрители в зале будут валяться».
В фильме «Дочки-матери» не пригодился мой «фирменный» смех. Ольга была добрым, но суровым человеком. Необыкновенно прямолинейным и резким. Я была совершенно другой. А зрители почему-то отождествляли меня с моей героиней. На протяжении многих лет я часто от них слышала: «Мы думали, вы сыграли саму себя. А вы, оказывается, совсем другая!»
Видимо, мы неплохо сработали - и я, и гримеры, и художники-костюмеры. В фильме меня специально «опрощали», делали менее яркой и модной, чем в жизни. Когда оператор сказал, что в кадре от моих ресниц на лицо надает тень, мне их подстригли! Ресницы были моей гордостью - густые, загнутые, длинные, почти до бровей.
- Может, не надо? - канючила я. - А если они не отрастут?
- Будешь мазать касторкой - отрастут как миленькие, - щелкнув ножницами, заявил гример. И я сдалась.
Одевали и красили меня по принципу «чем хуже - тем лучше». Я очень расстраивалась из-за уродливой стрижки, невзрачного наряда - серой рубашки и черного старушечьего сарафана. Но терпела, понимая, что так художники стараются подчеркнуть антагонизм Ольги и ее сестер. Их играли мои однокурсницы Лариса Удовиченко и Светлана Смехнова.
На творческих вечерах зрители спрашивали, почему мы с сестрами не можем найти общий язык. Я отвечала: «Не все цветы могут стоять в одной вазе. Некоторые так сильно отличаются, что уничтожают друг друга».
В жизни я дружила и со Светой, и с Ларисой. Хотя мы были «цветами» с разных «клумб». Я - девочка из деревни, привыкшая всего добиваться собственным трудом, они - изнеженные москвички из обеспеченных семей. Мы сознавали свою непохожесть, но никогда не мерялись красотой или талантом. У каждой были свои поклонники и свой круг друзей.
С Марио мы пять лет прожили в гражданском браке, и все это время он уговаривал меня расписаться.
- Зачем нам штамп в паспорте? - отмахивалась я. - Что он изменит? Я и так считаю, что замужем.
Марио ненадолго успокаивался, а потом принимался за свое:
- Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой! Не гражданской, а настоящей!
Он чувствовал, что я чего-то не договариваю. И я действительно лукавила. Боялась, что после регистрации брака муж предложит перебраться в Колумбию. Мне не хотелось покидать родину, вот я и тянула время. Надеялась, что Марио найдет работу в Москве. А ему не везло. Всю жизнь работать оператором или ассистентом Марио не мог, даже ради меня. Он считал, что тоже способен на многое. Мои успехи и радовали его, и служили постоянным укором. У меня было очень много предложений. От половины из них приходилось отказываться. Я физически не успевала одновременно сниматься в пяти картинах в пяти разных городах. «Дочки-матери» сделали меня звездой.
Осенью 1980 года я наконец-то согласилась выйти замуж за Ривейро. И подтолкнул меня к этому довольно жуткий случай. Мы чуть не погибли в лифте в одном из старых московских домов. Когда кабина замерла у последнего, шестого, этажа и стремительно полетела вниз, Марио схватил меня на руки и прижал к себе: «Не бойся, я с тобой! Я тебя спасу!».
Я уже простилась с жизнью, но лифт остановился и плавно поехал вверх. Поведение Марио меня потрясло. В минуту опасности он думал обо мне! Хотел защитить! После этого происшествия я взглянула на него другими глазами.
Мама расстроилась, когда узнала, что мы решили пожениться. Незадолго до свадьбы она даже ходила в Курске к гадалке. Та сказала: «С иноземцем твоя дочь жить не сможет. Вижу разлуку, дальнюю дорогу, чужие страны и города».
Так и вышло. Я трижды все теряла и начинала жизнь с чистого листа.
В молодости я не верила в предсказания и рассердилась, когда мама передала слова гадалки. Никто не имел права вмешиваться в мою жизнь! Даже боготворимый мной Герасимов! Сергей Аполлинариевич симпатизировал Марио, но считал, что я совершаю ошибку: «У тебя хорошие перспективы, но брак с колумбийцем может все разрушить. Невозможно жить и работать на две страны».
Я не послушалась, сделала по-своему.
В квартирке на «Бабушкинской» было не протолкнуться. На свадьбе присутствовали не только весь наш курс, но и мои родственники, и друзья-кинематографисты. Герасимов не приехал - снимал очередной фильм. Тамара Федоровна преподнесла нам с Марио два шикарных сервиза - чайный и столовый, каждый на двенадцать персон. У меня до сих пор сохранились пара тарелок и чашек. Берегу их как память о Сергее Аполлинариевиче и Тамаре Федоровне.
Я начала постоянно сниматься у Герасимова. На банкете по случаю премьеры «Толстого» Сергей Аполлинариевич сказал: «Люба потрясающе сыграла. Без нее свои работы я уже не мыслю».
Я покраснела. Вокруг зашушукались. После этого публичного признания слухи о наших «особых» отношениях вспыхнули с новой силой. Как рассуждают люди? Снимает в своих фильмах - значит, что-то между ними есть!
В конце жизни Герасимов собирался ставить телевизионный фильм «Власть тьмы» по пьесе Льва Толстого и хотел, чтобы я сыграла главную роль. К сожалению, этот проект не состоялся. В ноябре 1985 года Сергей Аполлинариевич умер после операции на сердце. Для меня его кончина была неожиданной. Я знала, что у Герасимова проблемы со здоровьем. Мы с Тамарой Федоровной ездили к нему в «кремлевку». Но в больнице он был таким же, как всегда.
В палате мы сидели вдвоем. Тамара Федоровна вышла, сославшись на какие-то дела, Меня это несколько удивило. Сергей Аполлинариевич был бодр, весел и не производил впечатления старого немощного человека. На нем был прекрасный костюм, на ногах - красивые туфли. Кругом лежали книги, блокноты: в больнице Герасимов продолжал работать. Мы разговаривали о съемках, он расспрашивал, как я живу где снимаюсь.
Когда я уходила, Сергей Аполлинариевич проводил меня до дверей и вдруг обнял за плечи: «Я так люблю тебя, Люба».
Я растерялась и после неловкой паузы попрощалась и ушла, Герасимов никогда не говорил ничего подобного, меня потряс его внезапный порыв. Несколькими годами раньше Тамара Федоровна преподнесла мне четырехтомник воспоминаний мужа с их общей дарственной надписью «Нашей доченьке, Любе». После прощания в больнице я впервые подумала, что Герасимов относится ко мне не только как к дочери. До сих пор жалею, что не сказала ему, что тоже его люблю. Не как мужчину, как учителя. Но именно люблю. Больше мы с Герасимовым не виделись...
Я была дома, когда раздался телефонный звонок: «Сергей Аполлинариевич умер». Мама подхватила меня, когда я стала валиться на пол с телефонной трубкой, и вызвала «неотложку».
Тамара Федоровна пережила мужа на одиннадцать лет. Я бывала у нее даже после отъезда в Колумбию. Приезжая в Москву, всегда приходила на Кутузовский с гостинцами. Однажды привезла банку колумбийского кофе и красивый серебряный браслет. Она любила массивные украшения. Тамара Федоровна поблагодарила за браслет, но гораздо больше обрадовалась кофе. Вся просияла: «Как хорошо! Спасибо, Люба. Мне этой банки надолго хватит».
Я, глупая, не догадывалась, что она нуждается. А ей было стыдно об этом сказать. Она и в старости выглядела королевой. Дома ходила в красивом платье, с аккуратной прической и маникюром. Макарова всю жизнь за собой следила - ухаживала за кожей, делала специальную гимнастику. И никогда не ела после пяти вечера.
Так получилось, что я прилетела в очередной раз в Москву в день, когда ее хоронили. Еле успела на Новодевичье, примчалась в последний момент.
Она не болела. Думаю, у нее просто иссякли силы. В последние годы Тамара Федоровна была очень одинока. Обычно мы общались с ней в гостиной. Но однажды она провела меня в спальню, и я удивилась, сколько там икон. Никогда не думала, что эта великая женщина тоже о чем-то молит Бога...
Два года у нас с Марио была счастливая семья. Но я работала, а он в основном сидел дома с нашим маленьким сыном. Дима родился в 1981 году. Марио его обожал, но очень тосковал по своей колумбийской родне. Постоянно вспоминал родителей, сестер, братьев... Он слишком давно не был на родине. Через два года после свадьбы Марио не выдержал и уехал домой. Ему обещали работу на телевидении. Он не хотел оставлять нас с Димой. Плакал, звал меня с собой, но я и слышать об этом не хотела. Студии рвали меня на части. Работы было так много, что, возвращаясь со съемок, я думала только о том, как бы не потерять сознание от усталости где-нибудь в автобусе или такси. Дома не успевала разбирать чемоданы: из Москвы мчалась в Одессу, из Одессы - в Красноярск, из Красноярска - в Ленинград.
Марио из моей жизни не пропадал - звонил, писал, присылал приятные мелочи. В Колумбии в эти годы ему жилось не сладко. Крупных проектов мужу не давали.
В 1986-м Марио уговорил меня приехать на неделю в Боготу. Дима остался в Москве с моей мамой. Колумбию я толком не рассмотрела. Успела только познакомиться с семьей Марио и проехаться по окрестностям Боготы. Потом муж приехал на Московский кинофестиваль. А через девять месяцев у нас родилась Милена, Марио тут же примчался и застрял в Москве на полгода. Нянчился с дочкой, гулял с сыном и был абсолютно счастлив. Милена была хорошенькая, как куколка. Друзья шутили: «Вашу дочку Дисней нарисовал!».
Муж надеялся устроиться в Москве. Но даже временной работы для него не нашлось. В конце 1988-го он вернулся в Колумбию, а я опять осталась одна.
Девять лет была на положении «соломенной вдовы». И все это время вокруг меня вились мужчины. Я с удовольствием принимала ухаживания, но ни о чем серьезном не помышляла. Никому из моих кавалеров не удавалось «зацепить» меня настолько сильно, чтобы я забыла Марио.
Брак «на расстоянии» поначалу меня устраивал. Я была совершенно свободна и самостоятельна. Жила в свое удовольствие: ездила на курорты, ходила в рестораны, покупала что хотела. Но время шло, и на меня все чаще накатывали раздражение и усталость.
- Что это за жизнь? - говорила я мужу по телефону. - Мы годами не видимся. Дети растут без отца! Может, нам разойтись?
- Heт, нет, - просил Марио. - Умоляю тебя - потерпи! Я понимаю, ты устала. Мы что-нибудь придумаем! Ты знаешь, как я люблю тебя и детей!
Он был так пылок и убедителен, что я сдавалась, обещала потерпеть. Я любила мужа и не хотела лишать детей отца. Марио был очень привязан к Милене и Диме. Постоянно уговаривал меня приехать с ними в Колумбию. Если не насовсем, то хотя бы в отпуск. И однажды я собрала чемоданы, взяла десятилетнего Диму и трехлетнюю Милену и отправилась к Марио. Как мне казалось, ненадолго.
У меня и в мыслях не было остаться в Колумбии, но дни летели, а я сидела в Боготе и не торопилась возвращаться в Москву.
Так истосковалась по нормальной семейной жизни, что не смогла отказать себе в удовольствии спокойно пожить с мужем и детьми. Впервые за долгие годы мы наконец-то были вместе.
Сначала нас приютила сестра Марио. Своего жилья у мужа не было. В доме золовки двум семьям оказалось тесно, и Марио нашел нам хорошую трехкомнатную квартиру в четырехэтажном доме в тихом районе. Деньги на первый взнос дала я.
Марио видел, что я расслабилась, домой не тороплюсь, и стал проявлять настойчивость:
- Вы никуда не поедете. Я отец и хочу, чтобы мои дети были со мной.
- Ты отец, а я мать! - тут же вскипала я, - У меня еще больше прав на детей! Как это ты нас не отпустишь? Не могу же я вечно сидеть в твоей Колумбии. Мама говорит, что мне каждый день звонят со студий.
- Ты и здесь можешь работать, - гнул свою линию муж. - Оставайся! Я все для вас сделаю.
Мы вели себя как два упрямых осла. Каждый тянул в свою сторону и не хотел уступить. Однажды в своих бессмысленных спорах мы дошли до точки. Я вывела Марио из себя, и он вспылил: «Хочешь в Москву? Поезжай! Но дети будут здесь. По нашим законам они остаются с отцом».
Я с ужасом поняла, что попала в западню. Как бы ни любил меня нежный и заботливый муж, он ни за что не позволит увезти детей. Несколько дней металась по Боготе, советовалась с немногочисленными знакомыми, разговаривала с юристами и убедилась в том, что выхода нет. Или я уезжаю без Димы и Милены - или остаюсь в Колумбии. Я осталась...
Первое время было тяжко. Как только пребывание в Боготе стало вынужденным, город потерял для меня все свое очарование. Я чувствовала себя пленницей, запертой в клетке. Но теперь это была моя жизнь, и к ней надо было приспосабливаться. Я начала учить испанский. Освоила его на удивление быстро и стала не просто разговаривать, но и шутить, думать на этом языке. Дети тоже очень быстро заговорили на испанском.
Муж снимал телевизионные сериалы для компании «Понч телевизьон». Я бывала у него на съемках и поражалась, как плохо играют актеры. Однажды не выдержала, подошла к молоденькой «звездочке» и предложила свою помощь. Как только мы начали заниматься актерским мастерством, девушку стали хвалить. И ко мне буквально повалил народ.
Я открыла собственную актерскую школу. Параллельно работала с труппой драматического театра и натаскивала актеров «Понч телевизьон». Не прошло и полугода, как Люба - так меня вес называли - стала безумно популярна в профессиональных кругах. Я не только преподавала, но и снималась в сериалах. Жизнь стала налаживаться, и тут заболела мама. Надо было срочно ехать домой. Марио не отпустил со мной детей, и я полетела в Москву одна.
У мамы обнаружили рак. Врачи сказали: «Приготовьтесь к худшему, жить ей осталось не больше месяца».
Я не могла с этим смириться и решила забрать маму к себе. Визу оформила за неделю, и мы улетели в Боготу. К нашему приезду Марио уже нашел хороших докторов.
Дети были вне себя от счастья. Они обожали бабушку. Маму прооперировал один из лучших хирургов Колумбии. Первое время я сама за ней ухаживала и разрывалась между больницей, школой, телевидением и драматическим театром. Когда маму выписали, мы взяли сиделку и мне стало немного легче. Марио вел себя героически. Во всем помогал и ни разу не сказал: «Зачем ты привезла ее? Мало нам своих проблем?».
Мама прожила еще четыре года. И все это время была счастлива. Милену называла «вишенкой», а за Димой ухаживала как за маленьким. Когда внук приезжал из манежа с занятий конным спортом, бабушка помогала ему снять сапоги, гладила по голове и приговаривала: «Как же ты устал, бедненький!». Я долго не знала, что у моего сына прекрасный голос. А любимой бабушке он пел и оперные арии, и церковные песнопения, и народные песни. Маме нравилась испанская - Camenitos. Когда Дима пел ее, она плакала.
Я уверена, мама еще пожила бы на этом свете, если бы не скоропостижная смерть моего старшего брата Володи. Она очень переживала и снова заболела. Иногда ей становилось так плохо, что приходилось вызывать «скорую». Врачи везли маму в больницу, я ехала следом на машине и сквозь слезы молилась: «Господи, помоги, не дай ей умереть!».
Незадолго до смерти мама стала проситься домой. Я не хотела ее отпускать, зная, что в России за ней не будут так ухаживать, как в Колумбии. Она настояла на своем. Через полгода после возвращения в Россию мама умерла.
Я часто бывала в Москве. Когда пошли хорошие заработки, ездила домой два раза в год. Строила дачу в Подмосковье, делала ремонт в своей уже двухкомнатной квартире. Знала: настанет день - и я сюда вернусь. Никакие контракты не могли удержать меня за границей. Свое будущее я связывала только с Россией. Сначала надеялась вернуться в Москву с мужем, но потом поняла, что Марио туда не поедет. У него начался счастливый период, предложения сыпались со всех сторон. Я тоже много снималась, преподавала. Нас считали идеальной парой. Но мы часто ссорились, порой из-за сущей ерунды. Характеры у обоих вспыльчивые. Между нами постоянно летели «искры».
Мой муж стал самым популярным в Колумбии режиссером (впоследствии именно он снял знаменитый сериал «Дурнушка Бетти»). Теперь Марио окружали толпы красоток, жаждавших получить роль. Он клялся, что хранит мне верность, но иногда в этом возникали сомнения. Собирается муж с друзьями в ресторан, я спрашиваю: «Почему ты идешь без меня? Вес будут без жен? Так возьми с собой детей! Не хочешь? Все понятно - у тебя свидание!».
И понеслось.
Марио тоже мог вспылить из-за пустяка. Однажды я где-то задержалась. Он в ярости метался по квартире, нашел на кровати мою блузку и оторвал от нее рукава. На банкете в «Понч телевизьон» мужу показалось, что актер, сидящий рядом, гладит мне под столом ногу. Марио тут же выбежал из зала, пришлось извиняться и идти за ним.
Мы с мужем старались не выяснять отношения на глазах у близких. Если ссора вспыхивала дома, уходили куда-нибудь, чтобы дети не слышали наших скандалов.
Теперь я понимаю, что вела себя непростительно. Никогда не шла на компромиссы и не считалась с мнением мужа.
Это было ужасно, но вполне объяснимо. За девять лет, проведенных без Марио в России, я привыкла жить одна, абсолютно бесконтрольно и свободно. Жизнь с мужем оказалась тяжелым испытанием. Я хотела сохранить семью, но у меня плохо получалось. Даже сын говорил:
- Мама, ты слишком строга с папой. Посмотри, как ведут себя другие женщины. Они всегда подчеркивают, что мужчина главный.
Я в ответ смеялась:
- Ты еще молод, чтобы судить о таких вещах!
После одной из особенно бурных ссор мы с Марио решили отдохнуть друг от друга. Он снял жилье напротив нашего дома. Дети каждый день общались с папой и считали, что родители по-прежнему вместе. Поссорились, но обязательно помирятся. А я чувствовала, что для примирения с мужем у меня уже нет ни желания, ни сил. Наш брак изжил себя. С Марио нас связывали только дети. Я тосковала по былой свободе и еще больше, чем раньше, мечтала о возвращении в Россию...
К разводу с Марио меня подтолкнуло случайное знакомство. Осенью 1996 года между съемками в сериале я на неделю съездила в Майами и встретила там русского эмигранта Владимира. Он уже давно жил в США, работал менеджером в одной из американских компаний и преподавал в университете недалеко от Нью-Йорка. В Майами у меня знакомых не было, и я с удовольствием общалась с Володей: ходила на дискотеку, ужинала в ресторане. Он вызвался проводить меня в аэропорт.
Рейс задерживался. Мы сидели в зале ожидания, когда Володя вдруг начал говорить о своих чувствах. Я отшучивалась, а он был весь на нервах. Когда я пошла на регистрацию, он кинулся за мной и задел какую-то толстуху с чемоданом. Та закричала по-испански:
- Ты, парень, совсем потерял голову? Помнишь хоть, куда летишь?
- Кажется, я уже прилетел, - пробормотал Володя по-русски. Потом с каким-то отчаянным выражением лица произнес:
- Выходи за меня...
- Ты шутишь? засмеялась я, - А как же муж и дети?
Я не собиралась продолжать это знакомство. Но Володя почти каждый день звонил в Боготу и уговаривал развестись с Марио:
- Ты сказала, что не живешь с мужем и мечтаешь уехать из Колумбии. Разводись! Мы поселимся в Майами. Тебе ведь там понравилось?
- У меня дети...
- Я о них позабочусь!
Сначала я не воспринимала его всерьез, а потом решила, что он может помочь мне увезти детей в Москву. «Первым шагом к побегу станет развод с Марио, - думала я. - Когда все формальности будут соблюдены, мы с детьми махнем к Володе в Майами под видом поездки в Диснейленд. Из Майами - прямой рейс в Москву...».
«Никогда!» - сказал муж, когда я заикнулась о разводе. Хлопнул дверью и ушел. Марио по-прежнему хотел, чтобы мы жили вместе. Тогда я обратилась за помощью к его лучшему другу Эрнандо: «Поговори с Марио. Мне необходимо почувствовать себя свободной, я устала от постоянных ссор. Развод - еще не конец света. Если помиримся, мы и без регистрации сможем жить вместе».
Я и не думала жить вместе с мужем, но вынуждена была лгать, чтобы усыпить его бдительность.
Эрнандо помог мне уговорить Марио, и тот подписал необходимые бумаги. Детей должны были отдать отцу. Но я хорошо зарабатывала, и моему адвокату удалось добиться того, чтобы мне оставили дочь.
Через месяц после развода я сказала Марио, что хочу свозить детей в Диснейленд. Он не возражал.
Чтобы не внушать подозрений бывшему мужу я старалась брать как можно меньше вещей, но багажа все равно набралось много. Я боялась выносить эту кучу чемоданов из дома на глазах у консьержа, вдруг он скажет Марио: «Сеньор Ривейро, не похоже. что ваша жена едет отдыхать. По-моему, сеньора вывозит из дома все свои вещи».
В последнюю минуту мне пришла на помощь подруга. Она и отвезла нас в аэропорт. Я чувствовала себя преступницей и чуть не лишилась чувств, когда по радио объявили: «Сеньора Ривейро, пройдите к багажному отделению!»
Я решила, что меня ищет Марио. Как оказалось, он был ни при чем. При погрузке открылся один из моих чемоданов, и нужно было присутствовать при проверке его содержимого. Когда в чемодане обнаружилось пуховое одеяло, чиновник удивленно поднял брови и посмотрел на меня. Это одеяло я очень любила, оно было легкое и теплое.
И тут Дима спрашивает:
- Мама, а для чего нам в Майами пуховое одеяло?
- А что, Майами - Африка? - говорю я. - Там тоже бывает холодно - Улыбаюсь и чувствую, что меня трясет. Неужели сын обо всем догадался?
Когда самолет оторвался от земли, я почувствовала облегчение, сметанное с ужасом. В голове билась одна мысль: «Я украла детей у отца!». Происходящее казалось дурным сном, сценой из сериала. Но я была счастлива: начался мой путь на родину.
Владимира в аэропорту Майами Дима заметил быстрее меня. Я предупредила детей, что нас встретит мой русский друг.
- Мама, это тебя ждет мужчина с охапкой роз? - спросил сын.
- Какой? Ах, этот. Как ты догадался?
- Да потому что американцы ходят в майках на три размера больше, а русские носят вещи в обтяжку. Этот дядька в обтягивающей майке - явно русский. Да еще с таким букетом...
Я смутилась. Мой пятнадцатилетний сын был удивительно наблюдателен.
Володя встречал меня как невесту. И тут же заговорил о свадьбе:
- Теперь, когда ты наконец свободна...
- Подожди, - остановила его я. - Давай не будем спешить.
- Я думал, между нами все решено, - удивился Володя.
- С чего ты взял, что я останусь в Майами? Я мечтаю вернуться в Москву.
Дима почти сразу понял, что Володя мне больше, чем друг. И заявил:
- Я должен позвонить папе.
- Позвони, - сказала я. - Он наверняка беспокоится, как мы долетели. Но воздержись от комментариев. Не надо его волновать.
На следующий день Володя повез нас в Диснейленд. Я чувствовала, что вот-вот грянет буря. В машине Володя попросил Диму посмотреть что-то на карте, и тот отчеканил: «Сами возьмите и посмотрите».
Восьмилетняя Милена тоже дерзила Владимиру. Она не понимала, что происходит, но интуитивно поддерживала брата. Вечером из гостиницы в Диснейленде Дима снова позвонил отцу. Я подслушивала их разговор по параллельному телефону.
«Папа, мама не вернется, - сказал сын. - Она ушла от тебя. У нее в Майами есть другой мужчина. Русский.
Марио был потрясен. Я слышала, что он заплакал. В этот момент я забыла все свои обиды. Мне стало его жалко.
А Дима кричал в трубку: «Папа, не плачь! Я не останусь с ними. Я вернусь!».
Он вышел из комнаты, понял, что я все слышала, и спросил:
- Ты ведь купишь мне билет?
- Я купила билеты туда и обратно. Захочешь вернуться к отцу - не стану мешать.
Двойные билеты я купила для конспирации, не рассчитывая на то, что они могут понадобиться.
- Если ты улетишь в Колумбию, мы с Миленой будем ждать тебя здесь. Ты ведь вернешься? - спросила я.
Сын не ответил.
Дима был ужасно зол на меня и Володю. Помню, я плаваю в бассейне, а он ходит вдоль бортика и возмущенно шипит:
- Что ты в нем нашла? Чем он занимается? Кто такой?
- Володя преподает и занимается бизнесом, - последнее я произнесла с нажимом: мне казалось, что это обстоятельство делает его более привлекательным.
- Ах, бизнесом, - усмехается Дима. - У женщин от бизнесменов слюнки текут.
Я чуть не захлебнулась, когда это услышала. Мне было и грустно, и смешно. Дима вел себя как ребенок.
Володе он заявил:
- Оставьте в покое мою маму.
- Не могу, - стал оправдываться Володя. - Я ее люблю.
- А она вас? - поддел его Дима. - Мама привыкла к хорошей жизни. Как только у вас кончатся деньги, она вас бросит.
- Деньги? - удивился Володя. - У меня их почти нет.
Сын уехал через неделю ужасно расстроенный. Он был очень привязан ко мне и Милене, и расставание с нами далось ему нелегко. Я рассказала Диме, что собиралась увезти его с сестрой в Москву. Он простил обман, ни разу не упрекнул в том, что я сделала. Я плакала, но не просила его остаться. Это было бесполезно: сын хотел поддержать отца в трудную минуту. Дима каждый день разговаривал с ним по телефону. Марио был подавлен. Он никак не мог поверить, что потерял свою семью.
Владимир ходил за мной по пятам. Он боялся, что сын уговорит меня вернуться к Марио. Я очень переживала, когда Дима уехал. А потом решила: «Пусть все идет как идет. Жизнь сама все расставит по местам».
Сидела в Майами и ждала сына. Володя снял для нас дом. Он был очень нежен и внимателен, я видела, что он меня любит. Сама не испытывала к нему такого же яркого чувства, но была очень благодарна за помощь. Замуж я не стремилась, но через полгода мне пришлось расписаться с Володей. Без свидетельства о браке нельзя было получить грин-карту и устроить Милену в школу.
Наконец еще через два месяца к нам приехал Дима. Это было решение Марио. Когда у сына закончился учебный год, отец сказал: «Тебе лучше быть с сестрой. Она по тебе очень скучает».
К Володе дети долго относились с предубеждением. А потом поняли, что он к ним действительно расположен, и сменили гнев на милость. Милена до сих пор вспоминает, как отчим играл с ней и исполнял все ее капризы. Когда мы с Володей ссорились, дети часто вставали на его сторону.
Однажды он заболел и лежал дома с высокой температурой. Его знобило, и вместо обогревателя он включил кондиционер - не на холод, а на тепло. Я вхожу в комнату, чувствую, как там жарко, и начинаю возмущаться: «Ты с ума сошел? Хочешь сделать из нас цыплят табака?».
Дима уводит меня, закрывает дверь и говорит: «Мама, ты не права. Ему же плохо! Представь меня на его месте. Мне бы ты такое не сказала».
В другой раз мы поссорились в машине. За рулем был сын. Володя вспылил и сказал, что пойдет пешком.
«Ради бога, - согласилась я. - Дима, останови машину!».
Меня не смещало, что Володе до дома придется идти десять километров, да еще в кромешной темноте. А Дима сразу же вернулся за отчимом, как только привез меня домой. Мои мужчины уважали друг друга. А сын рано стал взрослым.
Дима навещал отца в Боготе. Я не возражала. Даже если бы захотела, все равно не смогла бы ему помешать, ведь при разводе сына присудили Марио. Милену я впервые отпустила в Боготу; когда ей исполнилось шестнадцать, решила, что дочь уже достаточно взрослая. Она не рассказывала мне подробностей своей поездки и только спустя два года призналась: «Мы зашли с папой в мою комнату, закрылись и стали вспоминать, как хорошо нам было вчетвером. Вспоминали и плакали».
В Майами я прожила девять лет. Дети все решили за меня. Сразу же после приезда Дима поступил в New World - знаменитую на весь мир школу для одаренных детей. Милена к тому времени уже тоже училась в хорошей школе - Coral Reef. В Москву мои дети не рвались - боялись потерять отца.
В Майами было проще сохранить с ним связь. И в России не было таких школ, как New World или Coral Reef. Меня тянуло на родину, но ради детей пришлось остаться в Майами.
Брак с Володей продержался три года. Мы не смогли ужиться, потому что были слишком разными. Володя пытался во всем меня контролировать, ревновал к каждому столбу. Вспыльчивый Марио по сравнению с ним был просто ангелом. Когда я устроилась в туристическую фирму, муж каждые полчаса звонил и проверял, не ушла ли я на свидание с хозяином. Вечером обязательно заезжал за мной.
Хозяина бесило его поведение, коллеги смеялись. Из фирмы пришлось уволиться.
Из-за патологической ревности Володя не разрешал мне ходить в спортклуб. Запирал входную дверь и прятал ключ. Я чувствовала себя полной дурой, когда, как школьница, вылезала на улицу через окно!
Особым поводом для скандалов были визиты моего бывшего мужа в Майами, выводившие Володю из себя. Он требовал, чтобы я их прекратила, а я не могла запретить Марио приезжать. Он скучал по детям и вел себя как порядочный человек. Никогда не уговаривал их бросить мать и вернуться в Боготу.
Для Марио было счастьем, что мы остались в Америке. В Москву он бы не смог ездить так часто, а до Майами было всего три часа лета.
Постепенно я поняла, что моя вторая попытка построить семью, как и первая, потерпела крах. Я была очень благодарна Володе за то, что он сделал для меня и детей, но не могла жить под тотальным контролем, который он пытался надо мной установить. И подала документы на развод. Адвокат предлагал оформить алименты, в США при разводе муж платит их даже приемным детям. Я не стала этого делать. На жизнь нам хватало, Марио помогал. Я снова преподавала. Сначала ко мне прилетали ученики из Колумбии, а потом пошли и американцы. Я занималась с ними в доме, который мы с Володей купили в Майами. Все было прекрасно, пока кто-то из соседей не пожаловался на меня в налоговую полицию. По американским законам я не могла давать уроки в частном доме. Пришлось от них отказаться. Я устроилась в школу, где училась Милена, преподавала детям актерское мастерство.
Дима уехал от нас в Нью-Йорк, поступил на отделение вокала в Manhattan School of Music. Из-за переездов из страны в страну и разницы в системах образования России, Колумбии и США он потерял два года и окончил школу в двадцать один год. В New World учатся двенадцать лет.
У Милены очень рано проявились актерские способности, но она довольно долго мечтала стать переводчицей. Решение пойти в актрисы дочь приняла в выпускном классе. Сначала она хотела учиться в Америке и готовила отрывки на английском языке. А потом по совету брата решила ехать в Москву.
- Ты, мама, говорила, что русская актерская школа самая лучшая в мире, если уж учиться этой профессии - то только там, - сказал Дима.
- У Милены плохой русский! - испугалась я.
- Ничего, подучит, - успокоил сын, - Зато у нее будет прекрасное образование.
И мы с Миленой отправились в Москву. Живем здесь уже третий год. Милена учится на актерском отделении РАТИ. Поначалу ей было очень тяжело. Когда репетировали для поступления отрывки из Пушкина и Бунина, она читала по слогам. Сейчас Милена очень бегло читает и говорит по-русски практически без акцента.
В Москве ей нравится. По Америке и Колумбии дочка не скучает. Ей хочется сняться в российском фильме или сериале, но на хождения по кастингам и актерским агентствам, как и на личную жизнь, времени пока нет. Милена с утра до ночи пропадает и институте. Она еще не задумывается о том, где будет работать после окончания РАТИ. Мне кажется, дочь не ограничится дипломом актрисы. Я вижу, что ее интересует режиссура. Наверное, в этом виноваты папины гены.
Милена постоянно созванивается с отцом. В России Марио не был уже много лет. Ему предлагали заняться дубляжом российского фильма, купленного колумбийскими прокатчиками, но в Москву мой «бывший »так и не выбрался. Сказал, что слишком занят. А я думаю, он не захотел ссориться с новой женой. Пять лет назад Марио женился. Его младшей дочери четыре с половиной года. Милене было трудно свыкнуться с тем, что у отца новая семья. Но Марио ей сказал: «Что бы ни происходило в моей жизни, никто и никогда не вытеснит тебя и Диму из моего сердца».
И постепенно она успокоилась.
Марио до сих пор помогает Милене и Диме. Без его финансовой поддержки сын не смог бы учиться в Нью-Йорке. В Manhattan School of Music не только платное обучение, но и очень дорогое общежитие.
Мы часто общаемся по телефону. Иногда я ругаю Марио за то, что он неправильно ориентирует сына. За те годы, что Дима учится в Нью-Йорке, он мог бы сняться в десятке сериалов и фильмов. Его много раз приглашали на кастинги и в России, и за границей. Сыну сулили блестящую актерскую карьеру, но отец всегда настраивал его на то, чтобы он не разменивался на пустяки и продолжал занятия вокалом. Дима мечтает об опере.
Я скучаю по сыну. Но прекрасно понимаю: если у него сложится карьера, Дима вряд ли поселится с нами в Москве.
Оперные артисты давно потеряли «привязку» к одному театру и стали гражданами мира. Сегодня они поют в Нью-Йорке, завтра - в Вене или Буэнос-Айресе. Дима прекрасно чувствует себя в самых разных странах. Он свободно говорит на нескольких языках. Но при этом считает себя русским. Сын всегда возит с собой маленькую иконку и соблюдает православные обряды. Это у него от бабушки - как и прекрасный русский язык.
Детство он провел в России с моей мамой, рассказывавшей ему сказки и читавшей книжки на родном языке. В Колумбии и Америке Дима постоянно читал книги и смотрел фильмы, которые я привозила из Москвы.
У него особенный русский. Классические литературные обороты сын запросто перемежает иностранными и диалектными словами. Иногда получается смешно. Как-то мы гостили у родственников в Курске. Утром они спрашивают:
- Жарко было? Ты открыл окно.
- Мне было томко, - отвечает Дима.
Родня в недоумении таращит на него глаза. Они не знают, что так говорила Димина бабушка. Старинное слово «томко» - от глагола «томиться».
Однажды сидим у моего младшего брата. Собираемся перекусить. Димины кузены предлагают заварить китайскую лапшу.
- Нельзя есть презервативы, - замечает он.
- Что-что?! - изумляются ребята.
Им невдомек, что по-английски словом preservatives называют сухие продукты.
Дима пытается это объяснить, но братья его не слушают, хохочут.
Я рада, что вернулась домой. По Майами не тоскую, хотя там жилось проще. Помимо работы в школе, я могла подрабатывать частными уроками и мастер-классами. Здесь все сложнее. До кризиса я успела сняться в двух фильмах. Они еще не вышли и неизвестно, когда выйдут в прокат. Новые проекты, в которые меня утвердили, зависли на неопределенный срок. Но я не теряю оптимизма. Репетирую роль в театральной антрепризе, пишу рассказы для сольной концертной программы.
Кризис меня не пугает. Переживали и не такое! Я даже радуюсь, что научилась экономить. Человеку не так уж много нужно - родная страна и хорошие друзья. И то, и другое у меня есть.
«Ты упустила время, - говорят мне коллеги. - В Москву надо было вернуться на несколько лет раньше, когда кино было на подъеме».
Наверное, они правы. Но так уж сложилась жизнь. В каждый приезд в Москву я получала прекрасные предложения и пребывала в странной эйфории, что все и дальше будет прекрасно. Но если я и упустила какие-то возможности, есть ли смысл об этом сожалеть?
По большому счету, наша жизнь состоит из ошибок. Задним числом мы видим: вот здесь надо было свернуть налево, а здесь направо - но время безвозвратно ушло. Я часто поступала по наитию, бросала все, что у меня было, но никогда не оставалась в проигрыше. Даже на руинах ухитрялась выстроить жизнь заново. Иногда рубила сплеча, не считалась с чужим мнением, поступала легкомысленно и жестоко. Мне грустно об этом вспоминать. С годами я стала другой - мягче, мудрее. Теперь я понимаю: жизнь должна быть гармоничной. А гармония нарушается, если женщина остается одна. У каждой из нас должен быть человек, о котором хочется заботиться. У меня его пока нет. Но я верю в то, что еще смогу найти свое женское счастье.